Сибилла

— Славное древнее семейство, приверженцы славной и древней веры, — произнесла Монахиня, — и да будут благословенны эти люди!

— У нас есть причина благословлять их, — заметил Джерард. — С ними я понял, до чего же это замечательно — работать на благородного человека; что до моей дочери, благодаря им она получила воспитание в святых стенах и стала такой, какая она есть.

— Такой, какая она есть, ее создала природа, — тихо, но с чувством в голосе сказал Стивен. Потом он продолжил уже громче и отрывистей: — Так что же этот Хаттон? Вы знаете, где он теперь обитает?

— Больше я о нем не слышал. Правда, через год после смерти отца я наводил кое-какие справки, но этот малый уехал из Моубрея, и никто не мог сказать мне, в каком направлении. Наверняка жил на деньги от нашей тяжбы и исчез вместе с нашими надеждами.

После этого наступило молчание — каждый погрузился в свои думы, тем более что ласковая ночь и мерцание звезд настраивали на размышления.

— Кажется, поезд шумит, — сказала Монахиня.

— Это встречный, — успокоил ее отец. — У нас в запасе еще четверть часа — поспеем как раз вовремя.

С этими словами он направил пони в сторону огоньков, обозначавших остановочный пункт железной дороги, которая в этом месте пересекала равнину. Времени хватило как раз на то, чтобы вернуть хозяину на станции одолженного пони и купить билеты; прозвонил колокол, возвещая прибытие поезда, и уже через несколько минут Монахиня и ее спутники направились в Моубрей, до которого было два часа езды.

До полуночи оставалось еще два часа, когда они прибыли на вокзал Моубрея, находившийся в четверти мили от города. Вся работа давно прекратилась; великолепные небеса, ясные и безоблачные, балдахином укрыли город — обитель дыма и тяжкого труда; повсюду высились темные колонны фабричных труб, четко выделявшиеся на фоне пурпурного неба; несколько разрозненных звезд неподвижно сияли над верхушками этих вытянутых, сужающихся кверху громад.

Путешественники направились в предместье и добрались до стены, что окружала обширный сад. Когда они подходили к ней, взошла луна и, скользнув лучом по верхушкам деревьев, осветила высокие двойные ворота и калитку в одной из створок. Джерард позвонил в колокольчик. Калитка быстро отворилась.

— Боюсь, святая сестра, — сказала Монахиня, — я пришла даже позже, чем обещала.

— Тем, кто приходит во имя Девы Марии, здесь всегда рады, — прозвучало в ответ.

— Сестра Марион, — обратился к привратнице Джерард, — мы должны были посетить святое место.

— Все места святы, когда святы мысли, брат мой.

— Доброй ночи, дорогой отец, — попрощалась Монахиня, — да благословят тебя все святые; и тебя тоже, Стивен, хоть ты и не преклоняешь пред ними колен.

— Доброй ночи, дитя мое, — сказал Джерард.

— Я способен поверить в святых, когда ты рядом со мной, — чуть слышно сказал Стивен. — Доброй ночи… Сибилла.

Глава девятая

От ворот монастыря Джерард и его спутник быстрым шагом направились к центру города. Улицы были практически безлюдны; и, если не считать взрывов смеха или ругани, время от времени доносившихся из пивной, вокруг царило безмолвие. Главная улица Моубрея называлась Замковой — в память о расположенных неподалеку развалинах старинной цитадели, принадлежавшей местным баронам, — и давала такое же наглядное представление о культуре здешней общины, что и горделивая цитадель — о ее давнем подневольном положении. Размерами Замковая улица не уступала столичным: она проходила через большую часть города, сообразно изменяя свою ширину; просторные тротуары и яркие газовые фонари говорили о том, что обитатели улицы имеют хороший достаток и живут в ногу со временем; по обеим ее сторонам высились огромные склады товара, не столь прекрасные, как дворцы Венеции, но по-своему не менее примечательные; магазины так и манили великолепием; изредка то тут, то там вырисовывалась допотопная фабрика, построенная среди полей в первые дни Моубрея каким-нибудь заводчиком, не особо хорошо умевшим предвидеть будущее или, напротив, слишком уж верившим в энергичность и предприимчивость своих сограждан, чтобы предвидеть, что место, в которое он вложил столько труда, станет бельмом на глазу его процветающего потомства.