Сибилла

— Лорд Хаддингтон^{343} больше не поедет в Ирландию, — таинственно произнесла она. — Попомните мои слова. Да и лорд Грей не хочет ехать; а если бы и захотел, этому есть препятствия. И герцог Нортумберлендский^{344} не поедет. И кто же остается? Требуется аристократ самой высокой марки; такой, чтобы не был замешан в ирландском вопросе;^{345} который в былые времена непременно ратовал за свободу; консерватор, не оранжист^{346}. Вы понимаете. Именно такого человека сэр Роберт направит туда; именно в нем сэр Роберт нуждается.

— Не так-то просто будет ему отыскать такого, — рассудил герцог. — Честно говоря, если бы в тысяча восемьсот тридцать четвертом году не приключилась нелепая ошибка, дела бы пошли законным путем и мы бы увидели главой правительства или, допустим, лидером крупной партии кого-нибудь наподобие лорда Стэнли — тогда ваши друзья-консерваторы (ибо любой разумный человек, который трезво смотрит на вещи, непременно должен быть консерватором) занимали бы совсем другую позицию. Но теперь… — И его милость покачал головой.

— Сэр Роберт ни за что не согласится заново формировать правительство без лорда Стэнли, — сказала леди Файербрейс.

— Возможно, — ответил герцог.

— Знаете ли вы, чье имя (я это лично слышала) упоминалось в известных кругах, когда говорили о человеке, которого сэр Роберт хотел бы увидеть в Ирландии? — продолжила леди Файербрейс.

Его милость подставил ухо.

— Герцога Фитц-Аквитанского, — прошептала леди Файербрейс.

— Совершенно исключено, — возразил герцог. — Я человек не партийный; а если и есть во мне что-то подобное, то я на стороне правительства. Конечно, мне не нравится, как оно действует, да и одобряю я далеко не все их мероприятия — но мы должны поддерживать наших друзей, леди Файербрейс. Будьте уверены, если бы страна оказалась в опасности и королева обратилась к кому-то лично, а консервативная партия в самом деле была консервативной партией, а не сборищем полоумных стариков: залатала бы прорехи, отмыла бы добела свою репутацию, — тогда имело бы смысл задуматься и всё взвесить. Но волен признаться: прежде чем я, возможно, решусь на такой шаг, я должен увидеть, что положение вещей в корне отличается от нынешнего. Я должен видеть людей вроде лорда Стэнли…

— Я знаю, что вы имеете в виду, дорогой герцог Фитц-Аквитанский. Еще раз уверяю вас: лорд Стэнли сердцем и душой с нами, и я убеждена, что пройдет немного времени — и я увижу вашу милость в Дублинском замке^{347}.

— Я уже слишком стар; во всяком случае, опасаюсь, что это так, — сказал герцог Фитц-Аквитанский с примирительной улыбкой.

Глава шестнадцатая

Примерно в трех милях от города река Моу катит свои волны через равнину. Пейзаж здесь не особо живописен, но всё равно радует глаз своим блеском. Берега реки соединяет добротный трехарочный каменный мост; окрестные земли изобилуют яркими пятнами лугов, а также огородов, за счет которых кормятся местные жители; пестрые цвета оживляют равнину и придают ей яркости. Ближнюю оконечность поля образуют в основном леса; лишь в одном направлении из-за вершин деревьев виднеется бурая ширь вересковой пустоши. По всей равнине рассеялись довольно крупные домики; их массивные каменные стены на фоне безоблачного неба в погожий летний день неизменно наводят путника на мысль об уюте и достатке.

Именно таким было небо и таков был день, когда через несколько суток после событий, описанных в предыдущей главе, здесь появился Эгремонт. Он ловил рыбу в моубрейском парке и шел вдоль ручья, огибая одну излучину за другой, пока тот, покинув границы владений, не проложил себе путь сквозь поросшую горбатым подлеском котловину холмистой пустоши, о которой упоминалось ранее, и, окончательно вырвавшись на равнину, не затерялся в водах более крупного потока.

Рыбалка у Эгремонта не задалась. По правде сказать, его удочка попросту резвилась в беззаботной руке. Он умело управлялся с ней, когда было на то настроение, теперь же захватил с собой скорее для того, чтобы найти повод побыть одному, нежели для развлечения. Порой в жизни наступает такой период, когда уединение необходимо — и именно это чувство овладело душой брата лорда Марни.

Порой в жизни наступает такой период, когда уединение необходимо.

Образ Сибиллы Джерард отпечатался в его сознании. Он пронизывал каждую его мысль; он чудился ему везде и повсюду. Кем же была эта девушка, столь непохожая на всех прочих женщин, которых он встречал на своем веку; та, что с милой серьезностью говорит о вещах столь огромной значимости (которые, однако, никогда не приходили ему на ум) и с каким-то скорбным величием оплакивает упадок своего племени? Она дочь простолюдина — и всё же гордится своей родословной. Ни одна благородная дама во всей стране не может похвастать столь идеальным обликом, ни одна из этих одаренных леди не обладает той чарующей простотой, которая пронизывала каждое слово, каждый поступок дочери Джерарда.