Сибирь

13 часов 30 минут. Беспощадный и неотвратимый возврат в реальный мир. Очень горькое пробуждение. Ресторан «Тиффани» суперсовременный, как будто в тысяче лье отсюда и от повседневности большинства жителей Нижнего. Что касается его посетителей, меньшее, что можно сказать, это то, что я не испытываю к ним большой симпатии (равно как в Париже к молодым и богатым наглецам, сидящим на модных террасах). Декор, как обычно в подобных местах, сделан по высшему, принятому сегодня в России разряду: все в черном и в золоте. Официантки одеты в открытые передники прямо на колготки, в чудовищной, чтобы не сказать похабной, манере: так как они очень красивы, то смесь непристойности и элегантности взаимно уравновешиваются. Но некоторые лица ничего не выражают. Деньги льются рекой, это ясно. О да, Сатана здесь правит бал!

15 часов 30 минут: библиотека. Нам предлагают кофе, пирожные, книги. Много книг. Кто-то вспоминает о моем приезде в 1993 году. Но сегодня мир уже другой. Я это поняла на Красной площади в первый же вечер нашего прибытия. Они уже не пригодятся, ключи к пониманию прошлых времен вездесущего коммунизма, даже если в 1977 году все было уже не так, как в эпоху Сталина. Это были, однако, трудные годы похолодания после оттепели, относительной либерализации режима при Хрущеве, и это чувствовалось во всем. Но я тогда этого не знала, все происходило тайно и незаметно. В Праге в том же году диссиденты подписали хартию, требующую уважения к Хельсинкским соглашениям 1975 года, в которых русские признавали фундаментальные свободы и право на свободу перемещения. Затем ко мне пришло сомнение. Да, внешние перемены очевидны, но иногда чувствуешь, как бродят тени прошлого. Тень Ленина?..

Обед был вкусный. Веселое солнце, свежая майская зелень, молодая и хрупкая, которую я особенно люблю. Тени рассеиваются.

17 часов. В то время как мы спешим на встречу со студентами лингвистического университета, я замечаю в рекреации под одним из портретов слова на немецком языке: «Я на земле не для того, чтобы выполнять миссию». Повсюду обычный шум и гомон, в коридорах хлопают двери, и над всем этим возвышается мирный голос преподавателя. Смог ли он сохранить здесь что-то из того, что мы потеряли? Доверие к знаниям, уверенность, что он делает мир более человечным? Присутствие в этом коридоре портрета автора «Потомков» меня обескураживает; все, как было с древних времен. Даже в советскую эпоху вера и огромное уважение к культуре сочеталось с таким же презрением к тем, кто ее воплощал…

…Кроме того, Адальберт Штифтер родился в регионе, который я хорошо знаю, очень поэтическом и безлюдном, в Южной Богемии, недалеко от чешского Крумлова… И вдруг (9 января 2011 года), вспомнив об этом прекрасном городе и его укрепленном замке, я сказала себе: «А разве Крумлов не созвучно кремлю?» Есть! Интернет сделал за меня всю работу: «Крумлов» от татарского «крумль»! Еще с тех времен, когда Южная Богемия принадлежала Булгарскому ханству (IX век)…

Я вхожу в узкий и длинный актовый зал, где нас уже ожидают студенты. Окна смотрят на цветущую зелень. Красивая молодежь, спокойные ребята и девчата, принимают нас с большим добродушием. Я все думаю о Штифтере. Неужели его странный и суровый урок слышен и сейчас? Что означает сегодня этот «дух одиночества», который пожилой дядя пытается вдолбить своему племяннику, не подозревающему, какое тяжелое испытание ему навязывают. Я не думаю, что это имеет какой-то отголосок в университетах, где студенты в основном повсюду мечтают изучать только экономику и менеджмент. (Это, вероятно, справедливо и для России, хотя и с некоторым запозданием.) Я хотела бы с ними об этом поговорить, но как? Да, и здесь так же, как и везде, как избежать условленного выступления о красоте русской и французской литературы и природе нашего писательского труда?

Однако в дальнейшем, возможно, это никому из них не пригодится. Впрочем, Штифтер и сам настолько был убежден в бесполезности деятельности, что покончил с собой в Линце в 1868 году в возрасте шестидесяти трех лет.