Сибирь

…Затем мы разговариваем, благо аудитория доброжелательна и внимательна. Однако речь председательствующей была несколько искусственной и, чего греха таить, абсолютно советской: «Студенты упорно и радостно изучают прекрасную французскую литературу». Говорю же вам, тень Ленина! Но это ничуть не помешало им сделать то, ради чего они пришли нас послушать и показать, что они в достаточной мере владеют французским, чтобы задавать нам вопросы. И, глядя на них, поражаюсь (как и на улицах с самого начала путешествия): я скоро буду стесняться, настолько я привыкла у нас к иному, это невероятная этническая однородность лиц. Только белые, розовощекие, светловолосые, от силы одно или два лица с азиатскими чертами под черными прядями. Ничего общего с Францией, где очевидно, что происходит интеграция тех, кого русские называют «инородцами», где более или менее мирно рождается новое общество. А что в России? Говорят, что в Москве после Чеченской войны и войны с Грузией черные волосы и смуглые лица кавказцев вызывают неприятие и жестокость. (В американских романах и полицейской картотеке кавказец значится белым, какое заблуждение.)

В Казани меня убедят, что между русскими и татарами все хорошо.

…О чем писать, спрашивает один студент. Можете ли вы это сказать, определить? Вот как! Ответы были: «Даже когда вы бросаете, вы все равно пишете», — сказал М. V. Т. Мое определение писателя: это скорее состояние, чем действие, обостренное внимание к миру, постоянная бдительность. Как у кошки темной ночью в саду. А по мнению F. F., труд писателя «это искусство, которое как дорога, что ведет от чувственного опыта к смыслу». Я доверяю переводчикам и надеюсь, что нас хорошо поняли. Во всяком случае, мы прекрасно понимали друг друга, — та часть группы, что была на встрече, сплоченная в самой сути. И это не нарциссизм и не писательское преувеличение, что редкость.

Быстрый ужин, прежде чем провалиться в поезд, который остановится в Казани в 6 утра. Наконец, первая ночь в поезде. Не без труда заправив сложенное одеяло в пододеяльник и запихнув толстые чемоданы под сиденье, мы опускаем занавески. Ночь. Когда поезд замедляет ход, приближаясь к очередной станции, фонари перрона тоненькой нитью скользят по сиденью и его спинке, за холодным окном слышны голоса. Я глубже вставляю затычки для ушей, поезд трогается, я вновь засыпаю. Я почти ничего не знаю о втором нашем этапе. Казань для меня — это только город, где жила и была арестована Евгения Гинзбург, мать Василия Аксенова, с которым меня познакомили. Я пытаюсь поточнее припомнить его книгу «Небо Колымы», нужно будет перечитать по возвращении. Мне вспоминается анекдот. Пожилая крестьянка, арестованная и приговоренная как троцкистка, — слово, которое она не понимает, — повторяет: «Как это, трактистка? У нас порядочные женщины, они не спят с тракторами».

Но спать, однако.

10 января 2011 года, остановка

Часто во время путешествия меня посещает ощущение того, что вся внешняя жизнь — просто иллюзия. Эта дымка мне тогда мешает быть среди других туристов такой же беззаботной и умиротворенной. Затем она рассеивается. Все так живо, так настоящее, так ново! Шум и металлический запах вокзала, лица и тела людей, такие близкие и тем не менее такие разные, вещи, перевязанные пакеты, проходящий мимо взвод солдат, флажки, развевающиеся на мачте, и приятные звуки русского языка, который всегда меня глубоко волнует…

Но по возвращении мое чтение только укрепило мое стойкое впечатление: за всем, что мы увидели, скрывались очень опасные, тревожные вещи. Например, разве нам сказали (но могли ли нам это говорить? Да и зачем это нам нужно было говорить?), что в десятке километров от Нижнего Новгорода находится город Дзержинск, названный в честь основателя ЧК? И почему ему сохранили имя? Да и сам город не стоит больше, чем его имя: крупный центр производства химического оружия в советские времена, а значит, закрытый по стратегическим соображениям для иностранных гостей, столица химической индустрии и один из самых загрязненных городов Европы… Всю войну там производили боевые отравляющие газы, и там же на месте захоронили все отходы. Средняя продолжительность жизни там составляет для мужчин сорок два года и сорок семь лет для женщин. (Я вспоминаю огромную статую Дзержинского на Лубянке. Она стояла там еще в 1989 году, а в 1991 году, во время моего следующего приезда, ее уже не было. Одна ассоциация хочет ее отреставрировать.)