Сибирь: счастье за горами

Позже я обнаружил у одного умнейшего и в своем роде уникального писателя из Магадана Владимира Серкина идею, что некоторые люди, вроде бы мало друг с другом связанные, передвигаются по одним и тем же «тоннелям реальности». Согласно этой теории, у меня и Аввакума – явно один и тот же тоннель. Или они разные, но сообщаются меж собой.

Ну или всё грубее, скучнее: близость к значительной исторической фигуре подогревает мое, писателя Рубанова, самолюбие. Изучая Аввакума, я прилепляюсь к нему; рассказывая о нем, получаю возможность рассказать и о себе тоже. А писателя хлебом не корми – дай только поговорить о себе.

Через восемь лет после того университетского экзамена я оказался в тюрьме, но, правда, не в земляной, не за полярным кругом, как Аввакум, а в обычной, следственной, в Москве, и просидел три года; сочинительством не занимался, некогда было сочинять, все силы уходили на выживание, на то, чтоб не сгнить заживо.

А через десять лет после тюрьмы мне, уже автору нескольких книг, предложили написать для экспериментального учебника «Литературная матрица» статью про Аввакума, причем составитель учебника Вадим Левенталь, впоследствии издатель и писатель, а тогда просто бодрый молодой человек, петербургский интеллектуал, посетовал, что никто не желает делать статью про «Житие протопопа Аввакума», и я очень удивился: как так никто не хочет? Это ж один из духовных отцов нации! Фигура покруче Мартина Лютера! И тотчас статью написал. И понял, что есть на свете вещи, которые не следует знать рядовому гражданину, пусть и думающему, образованному или считающему себя таковым; если суждено Аввакуму оставаться в тени, изредка выглядывая к нам, нынешним, сытым и гладким, из лохматого Средневековья, из луж крови, из гноищ смертных, – пусть так и будет.

3

Тогда же, в начале лета 1657 года, флотилия Пашкова пересекла Байкальское море. Здесь наш протопоп впервые едва не утонул. Он же, кстати, оставил первую в истории литературную панораму Байкала на русском языке, с описанием удивительных скал, а также птиц, животных, «морских зайцев» (тюленей и нерп) и невиданно жирной рыбы.

Они добрались до устья впадающей в Байкал реки Селенги, и пошли дальше, уже по Селенге, снова против течения, пешком по берегу, тягая дощаники бечевой, до места впадения реки Хилок, и дальше двинулись по Хилку, обмелевшему от жары, 12 недель поднимаясь вверх. Тут Аввакум и сам тянул лямку, и писал, что от истощения живот его посинел, а ноги распухли.

За климатом в те времена никто не наблюдал, не измеряли ни температуру, ни влажность. Кормчие, проводники, опытные казаки-сибиряки запоминали только направление и силу ветра, а также время осеннего замерзания рек и начала весеннего ледохода. Местные тунгусы, разумеется, владели исчерпывающей информацией о сезонных изменениях, знали, когда протают тропы, когда пойдут дожди, но свои знания держали при себе. Казакам понадобились десятилетия, чтобы изучить местный климат. Забегая вперед, надо сказать, что первые удачные урожаи хлеба и овощей в Забайкалье русские поселенцы сняли только к 1681 году, через двадцать лет после похода Пашкова.

Все лето и начало осени отряд Пашкова шел вверх по Хилку, пока не достиг небольшого озера Иргень, примерно в 60 километрах от нынешней Читы. Здесь казаки обосновались на зимовку. Первопроходец этих мест Бекетов несколькими годами ранее поставил тут острог, названный Иргенским, но местные обитатели, весьма воинственные, разорили и сожгли крепость, казакам Пашкова пришлось отстраивать все заново.

В январе-марте тут зимой по ночам минус тридцать, днем – минус двадцать. Снега мало или вообще нет, его выдувают сильнейшие ветра.

В конце зимы следующего, 1658 года двинулись на юго-восток волоком через Яблоновый хребет, от озера Иргень до реки Ингоды: это более ста верст.

Сто верст тащили посуху сорок судов со всем скарбом, пока не вышли к Ингоде, относящейся уже к бассейну Амура.

Ингода – впадает в Шилку, а Шилка, сливаясь с Аргунью, образует Амур.

Воевода Пашков допустил типичную ошибку: как начальник пренебрег человеческим фактором. Невозможно идти годами три тысячи километров бечевой против течения рек, сначала Енисея и Ангары, а затем, после Байкала, – Селенги и Хилка, а потом еще сто верст волоком, от Иргенского озера через горы Яблонова хребта, поддерживая дисциплину только побоями и угрозами; никто такого не выдержит.