Сибирская эпопея

Бегство Гмелина произвело большое впечатление на научное сообщество, в том числе и европейское. Многие знаменитые коллеги пытались убедить его, выступив в роли посредников. Один из них Эйлер – математик из Базеля. Однако ответ Гмелина не оставляет сомнений в твердости его решения: «Я неизменно остаюсь при сознании моей ошибки <…> Чего не сделает любовь к родине? Чего не пересилят настояния любимой матери и сестер? Любовь к родине не имела у меня пределов. Я надеялся утишить ее в продолжение года, однако она у меня усиливалась более, когда я надеялся об утолении ее. Наконец, случившаяся потом опасная болезнь здешнего профессора ботаники, а вскоре за тем и смерть его открыли мне выгодное место».¹⁷⁵ Гмелин пошел лишь на одну уступку: в 1750 году он передал Академии первые тома своего великого труда Flora Sibirica, где описана и систематизирована флора Евразии. Но годом позже он опубликовал в Гёттингене свое «Путешествие по Сибири», в котором впервые рассказал европейским читателям и властям о полном объеме исследований экспедиции Беринга, что, естественно, вызвало ярость российских властей. Стали ясны масштабы и возможности этой территории. В Санкт-Петербурге вокруг «позорного предательства» Гмелина поднялась настоящая буря. Академии приказано оценить урон, нанесенный этой «беззаконной» публикацией, а также объективную значимость сведений, которые Гмелин ввел в научный оборот. Очевидно, что соотечественнику Гмелина было опасно участвовать в этом малоприятном предприятии, и Миллер, которого пытались к нему приставить, ответил категорическим отказом: «А что сам хотел сказать о Сибири, – писал он, – то сдал в архив при конференции».¹⁷⁶

Изучение сочинения Гмелина выявило множество фрагментов, которые сочли недоброжелательными или даже оскорбительными для русского народа. Ученый писал о его лени, грубости и склонности к пьянству. Тщательного описания открытий, сделанных во время потрясающей эпопеи, было недостаточно, чтобы искупить оскорбление, нанесенное двору. И до сих пор «Путешествие по Сибири» Гмелина не переведено на русский язык. Жестокий конфликт между профессором из Тюбингена и Россией прекратился лишь со смертью Гмелина. Ему было 46 лет. Вдова Гмелина продала российской императорской Академии наук за внушительную сумму все его документы, рисунки, эскизы, а также обширный гербарий.

История с бегством Иоганна Гмелина была бы всего лишь мелким эпизодом, если бы не выявила навязчивого страха властей. Они опасались, что иностранные державы-соперники завладеют «географическими тайнами», с таким трудом и такими муками добытыми Россией. На протяжении всей экспедиции принимались самые строгие меры для сохранения секретности. Все бумаги и, особенно, вся переписка участников экспедиции стекались в Тобольск, откуда раз в неделю корреспонденцию отправляли в Санкт-Петербург. Там ее внимательно изучали представители Сената. Любую бумагу, написанную на латыни или на каком-либо иностранном языке, немедленно переводили на русский. Столь же тщательно изучалась и личная переписка: не содержится ли в ней упоминания о каком-либо открытии? О каком-либо успехе? Особенно строгой цензуре подвергалось все, что касалось плаваний Беринга и других исследователей в Тихом океане. Существовало опасение, что любую утечку информации геополитические конкуренты России в том же регионе, в частности Великобритания, обратят против нее.

Академия также оказалась вовлечена в это помешательство на секретности, и ситуация только обострилась после «дела Гмелина». С 1746 года Сенат требовал, чтобы Академия предоставляла ему на рассмотрение все имеющиеся у нее документы, касавшиеся экспедиций на Дальний Восток. В марте 1747 года арсенал мер предосторожности пополнил специальный указ императрицы, запрещавший публикации об открытиях в Тихом океане. Проводились проверки, и одна из них показала, что Шумахер, секретарь Академии наук, зачитывал у себя дома фрагмент из рассказа Стеллера о пребывании на Аляске. Академик Миллер получил приказ собрать у своих коллег бумаги, ходившие по рукам. «По приказу кабинета Ее Императорского Величества для сведения общему собранию Академии наук», – так начиналось послание, разнесенное всем членам Академии по всему городу. «Ее Императорское Величество приказывает, что все рукописные или печатные карты или их копии, относящиеся к Камчатской экспедиции, без изъятия, вместе с отчетами Стеллера, недавно переданными Академии, должно немедленно представить в Кабинет Ее Величества к завтрашнему утру». Приказ нужно было исполнить до девяти утра следующего дня. И он был выполнен.