Сибирская эпопея

Чем же все это время был занят Николай Резанов? Посланник царя и «Российско-американской компании» так и не покинул каюты, пока на горизонте не показались камчатские вулканы. Остановка в Петропавловске-Камчатском, необходимая, чтобы пополнить запасы одежды, инструмента, металлических изделий, соли и продуктов, истощившиеся со времени последней стоянки на Гавайях, послужила поводом для сведения счетов с Крузенштерном, которого Резанов обвинил в злоупотреблении полномочиями, вероломстве и незаконном удержании его в заложниках. Дело кончилось компромиссом, позволившим все же продолжить плавание в сторону Японии. Выстроившись в шеренгу на петропавловском причале, Крузенштерн и офицеры принуждены были по очереди принести Резанову извинения. Последний, со своей стороны, согласился передать управление экипажем и судном его капитану на все время плавания и письмом уведомил государя о примирении двух руководителей экспедиции. Примирение, однако же, не было вполне искренним: по свидетельствам очевидцев, произнося слова извинения, Крузенштерн сдерживал слезы и грозил подать в отставку.⁵² Офицеры тоже не остались в долгу, большинство из них нелицеприятно отзывались о «пассажире Р» в своих дневниках, впоследствии опубликованных в европейских столицах. Немного погодя унижение пришлось пережить самому Резанову. Это произошло в Японии, где, по расчетам придворного камергера, его ожидал триумф. Экипаж «Надежды», как и следовало ожидать, не выразил по этому поводу особого сожаления.

Действительно, сразу по прибытии шлюпа на рейд Нагасаки в конце сентября 1804 года дела приняли оборот, явно отличный от того, на который рассчитывали Резанов и его сановные друзья из Петербурга. В Зимнем дворце давно грезили таинственной японской империей, и после года изнурительного странствия Резанов уже был готов пожать его плоды. На палубе судна он велел выставить несметное множество богатых подарков для сёгуна, в радостном нетерпении предвкушая скорую встречу с ним. Нагасаки в то время был единственным окном в государство, известное своим изоляционизмом; лишь голландцам (и снова им!) удалось основать здесь торговый плацдарм. В бухте Нагасаки сёгун велел насыпать небольшой искусственный остров в форме веера, на котором и разместились голландцы. Остров Дэдзима образовывал своеобразный район торгового порта Нагасаки, на нем поместились несколько десятков домов, традиционная японская архитектура сочеталась здесь с голландскими мотивами, хранилищами для зерна, складами для товаров и небольшой протестантской церковью. Попасть на остров можно было по охраняемому мостику, по которому японцы переходили для переговоров с европейскими партнерами[55]. По указу сёгуна, внешняя торговля более двух веков могла вестись только на острове Дэдзима. Таким образом, голландцы, сменившие португальцев, с 1609 года занимали единственный подступ к процветающей Японии. Когда сюда прибыли русские, голландцы, по сути, обладали монополией на внешнюю торговлю с Японией и в полной мере пользовались этим.

Резанов рассчитывал пробить брешь в невидимой стене, которой окружила себя Япония, но не успел он облачиться в один из своих лучших посольских мундиров, как начались неприятности. Вместо приветствия прибывших со своих лодок, как на предыдущих стоянках, местные рыбаки жестами недвусмысленно дали им понять, что в этих краях их визиту не рады. Следом появились представители властей, передавшие русским распоряжение: бросить якорь в четырех морских милях от берега, на ветреном просторе, где те сполна насладились качкой во время долгого ожидания.

Ожидание продлилось полгода. Все это время Резанов и его команда вели ежедневные переговоры, сначала о праве зайти в порт, затем о праве пристать к берегу, наконец, о разрешении сойти на берег и разместиться на суше. Японцы были скупы на уступки. Как с иронией заметил Левенштерн, «все, что мы смогли узнать о японцах, мы узнали через подзорную трубу».⁵³ Те не уставали повторять: доступ закрыт всем иностранцам, кроме голландцев, чей представитель Хендрик Дофф часто был посредником на переговорах (ни один из японских эмиссаров не говорил по-русски, по-французски или по-английски). Делегации вынуждены были вести переговоры, прибегая к нижненемецкому диалекту, который немного знал доктор Лангсдорф, или к голландскому языку. Сами переговоры больше напоминали разговор глухих. Так, на вопрос русских, как зовут их сёгуна, японцы отвечали: это тайна[56]. Где находится его резиденция и можно ли нанести ему визит? «Ни в коем случае», – отвечали японцы, заодно указывая Резанову на то, что его верительные грамоты составлены на простом и даже простонародном японском[57]. Сколько же времени ожидать его согласия? «Вам уже повезло, что вы добились милостивого дозволения пристать к берегу», – был ответ.