Сибирская эпопея

28 марта, когда взошло солнце, «Юнона» подошла к заливу Сан-Франциско, где сегодня раскинулся мост Золотые Ворота. Выступающий в море мыс занимал тогда самый северный испанский гарнизон, расквартированный в укреплении (преcидио), возвышавшемся над заливом. Немного ниже уже лет тридцать располагалась францисканская миссия, давшая имя поселению. С палубы брига русские заметили на мысу какое-то волнение. Это были испанцы. Не ожидая гостей, они размахивали руками и с помощью рупора пытались дать понять, что заходить в бухту запрещено. Согласно официальным распоряжениям Мадрида, воспрещалось любое взаимодействие с иностранцами. Русские, конечно же, понимали, но у них не было иного выбора, кроме как попытаться зайти в бухту и пополнить запасы продовольствия: экипаж был изнурен, и даже Резанова сразила цинга. Пытаясь убедить испанцев не наводить на них пушки, они стали кричать что было сил: «Si, Señor! Si, Señor!» и делать вид, что становятся на якорь, рулевой же тем временем направлял корабль ко входу в бухту. Операция заняла несколько минут, и когда испанцы все же выстрелили из орудия, «Юнона» уже скользила по спокойным водам бухты, опустив паруса.

На берегу русских встречал небольшой верховой отряд: несколько офицеров в черно-красной форме, в сапогах мягкой кожи с огромными шпорами, в широкополых шляпах, и один монах из францисканской миссии. Резанов надел парадный мундир камергера, который эффектно дополняли ключи – атрибут камергерского чина, орден Святой Анны с бриллиантами и орден Вюртембергской короны. Он надел и свою великолепную треуголку и взял с собой доктора Лангсдорфа. Русский и испанский отряды приветствовали друг друга со всей возможной торжественностью. Отец Хосе Антонио Уриа и доктор Лангсдорф, владевшие латынью, выступили в качестве переводчиков. «Habitationes nostras in regione ad septentrionem tenemus, appelata Russia est»,[59] – сообщил Лангсдорф. Испанцы понимающе закивали, до них доходили сведения о возможном прибытии некоего Резанова, командующего двумя кораблями, совершающими кругосветное плавание. «Это ведь вы?» – спросил один из офицеров. Удивленный, польщенный и немного встревоженный, Резанов поспешил объяснить причину несвоевременного визита: ему были жизненно необходимы зерно, фрукты и свежая провизия, и он готов предложить хорошую цену или обменять их на пушнину, сложенную в трюме его судна. Военные стали извиняться, поясняя, что комендант города, дон Хосе Дарио Аргуэльо, отлучился на несколько дней в Монтеррей на встречу с губернатором Калифорнии. В ожидании его возвращения и распоряжений русских пригласили ужинать к супруге коменданта, донье Марии, и просили воздержаться от общения с местными.

В тот же вечер Николай Резанов, все в том же парадном офицерском мундире императорского двора, и доктор Лангсдорф пожаловали в пресидио. 11 из 13 детей четы Аргуэльо вышли приветствовать гостей. Старший сын и был тем самым офицером, что встречал путешественников на суше. Но взгляд Резанова сразу же упал на старшую дочь, донью Марию де ла Консепсьон, совершенно очаровавшую гостей. Консепсьон было 15 лет, и ее брат с гордостью представил ее как «самую прелестную красавицу двух Калифорний».[60] Доктор Лангсдорф сохранил яркое воспоминание об этой встрече: «Донья Консепсьон отличалась поразительным изяществом, живым и веселым нравом, глаза ее лучились искристым светом и пробуждали любовь, у нее были небольшие зубы, выразительные и приятные черты и фигура, восхитительное лицо и множество других достоинств, в особенности же естественность и безыскусность».⁶⁰ Мы почти не располагаем достоверными портретами Консепсьон Аргуэльо. Один из них – групповая фотография – не совсем резкое изображение середины XIX века. Но, пожалуй, лучшим свидетельством о Марии можно считать описание, оставшееся от одной из подруг последних лет ее жизни, рисующее уже женщину преклонного возраста: «Черты и само лицо Кончи были прекрасны. Ростом она была немного ниже среднего и миниатюрного сложения. Лицо ее было небольшим, скорее овальным, чем круглым, и даже после 60 лет не покрылось морщинами. Щеки, правда, немного опустились, и, когда я узнала ее в эти годы, цвет ее лица принял слегка оливковый оттенок. Но особенно притягательными были ее глаза! Они были довольно большие и с годами совершенно не утратили своего блеска. Описать их вполне точно можно, сравнив их с двумя глубокими синими озерами. Прямо как небо, у глядящего в них было полное ощущение, что он погружается в синеву океана».⁶¹