Сибирская эпопея

Продолжая настойчивые, но неизменно учтивые ухаживания за доньей Консепсьон, посланник государя и «Российско-Американской компании» успел расположить к себе и остальных членов небольшого испанского общества. Кончите и ее матери он дарил брюссельские кружева, янтарь с побережья Балтийского моря, бирюзу, уральские полудрагоценные камни, служанкам – рубашки из хлопка. С францисканскими монахами он проводил часы досуга за разговорами о состоянии мира и рассказами о последних открытиях. Все это, несомненно, было нужно, чтобы расположить к себе калифорнийских соседей, побороть их недоверчивость и запрет на ведение торговли, чтобы наполнить, наконец, трюм «Юноны» и добраться до заветной колонии Ново-Архангельска.

Вне всякого сомнения, Резанов имел более серьезные, далеко идущие планы. Он рассчитывал на процветание торговли между Калифорнией, Гавайями, Кантоном, Камчаткой и Русской Америкой, в которой при содействии испанцев русские могли бы занять ведущее положение. Он писал по этому поводу: «Камчатка и Охотск могут снабжаться хлебом и другими припасами. Якуты, ныне возкою хлеба отягощенные, получат спокойствие».⁶⁶ Тихий океан, за которым будущее, позволил бы Сибири и Русской Америке развиваться независимо от европейской метрополии. Возможно, подобная перспектива не вызывала восторга у государя и в Петербурге, но это уже другая история.

Когда командующий гарнизоном, отец Кончиты, наконец прибыл в пресидио в сопровождении губернатора Арильяги, симпатии местного общества уже были на стороне Резанова. «Я искренно скажу вам, что нужен нам хлеб, который получать можем мы из Кантона, но как Калифорния к нам ближе и имеет в нем избытки, которых сбывать не может, то приехал я поговорить с вами, как начальником мест сих, уверяя, что можем мы предварительно постановить меры и послать на благорассмотрение и утверждение Дворов наших».⁶⁷ Францисканцы горячо поддержали Резанова, и, спустя несколько дней сопротивления, в течение которых губернатор Верхней Калифорнии все твердил, что он-де не нарушит верности испанской короне, он все же согласился пойти на исключение, по сути гуманитарное.

«Юнону» нагрузили зерном до предела ее возможностей. Помимо двухсот тонн зерна, ссыпанного в кожаные мешки, трюмы пополнились маслом, солью, бобами и горохом, говядиной и овощами,⁶⁸ в которых жизненно нуждалось ново-архангельское население.

Между тем нужно было что-то решать со сватовством. На вопрос cмущенных супругов Аргуэльо не могли вразумительно ответить даже монахи. Для начала Кончиту долго исповедовали, пытаясь укрепить ее в лоне католической веры. С чего вдруг ей вздумалось влюбиться в православного? Не мимолетное ли это увлечение? Но Кончита была непреклонна, и совет францисканцев все же решил просить разрешения на этот брак у папы. Резанов и сам собирался отправиться за таким разрешением и пообещал будущему тестю по своем возвращении в Петербург просить у царя назначения послом в Мадрид. Миссионеры рассудили, что обручение можно считать состоявшимся, но договорились держать его в тайне до получения папского согласия. Николай поклялся, что не пройдет и двух лет, и он приедет на свадьбу.

В пресидио был устроен прощальный бал. Николай и Кончита танцевали вместе в последний раз. Все светское общество испанской колонии, русские офицеры и доктор Лангсдорф были растроганы до слез. Во время прогулки на один из островов залива дочь коменданта подарила жениху, в обмен на прядь из его шевелюры, медальон, в котором был заключен завиток ее собственных волос, черных, как смоль. Сцену прощания уже в 1960-е годы реконструировал писатель Гектор Шевиньи, автор популярных романов: «Кончита, ты уверена, что дождешься меня? – Я уверена. – Если я не вернусь прежде, чем истекут два года, считай себя свободной от данного обещания. – Я буду ждать. Я буду ждать тебя вечно. (Она сжала его в объятьях.) – До свидания, любовь моя, adios. (Она едва заметно улыбнулась.) – Poverito, мне еще нужно как следует научить тебя испанскому, у нас говорят не adios, но hasta luego».[61]

На самом деле, единственное свидетельство прощания принадлежало доктору Лангсдорфу, неизменно краткому: «Губернатор собрал все семейство Аргуэльо, их друзей и знакомых перед фортом, и они стали прощаться с нами, размахивая шляпами и носовыми платками». ⁶⁹

Затем «Юнона» подняла паруса и покинула залив, отдав прощальный залп из шести пушек, на которые испанцы ответили залпом из девяти орудий. Ново-Архангельск Резанов нашел опустевшим и словно вымершим. Навстречу вышла лишь небольшая лодка, «гребцы в ней были так истощены, что напоминали живые скелеты»,⁷⁰ записал Резанов. Жители поселения, среди которых был и Баранов, потеряли надежду дождаться помощи и лежали в домах, неспособные пошевелиться, ожидая неизбежного набега тлинкитов. Прибытие «Юноны» оживило Ново-Архангельск, который оставался столицей Русской Америки до ее передачи Соединенным Штатам в 1867 году.