Сибирская эпопея

Спешил ли Николай Резанов в Рим и Мадрид, как он уверял Кончиту, чтобы получить разрешение на брак? Во всяком случае, при первой возможности он отправился обратно в Россию. В июне 1806 года «Юнона» ошвартовалась в Ново-Архангельске, а в июле уже направилась в Охотск, где Резанов должен был сойти на сибирский берег. В августе она достигла порта. Верхом, без промедления, Резанов отправился в Якутск по горному пути, на котором некогда окончили дни многие люди Беринга. В пути его поджидали характерные для осени в этих краях снег и холода, реки, которые уже начинали покрываться льдом и которые нужно было переходить вброд. «Я ужасно утомлен, – писал он в своих заметках, – я заболел».^71–72 Он упал с лошади и пробыл сутки без сознания в якутской юрте, куда его отнесли спутники. В октябре он достиг Якутска, «где врачи лечили [его] десять дней, в течение которых [он] боролся за жизнь». Однако Резанов продолжил путь, как только выпало достаточно снега («И я продолжу путь, не останавливаясь»,⁷³ – пишет он далее). Следующий этап – Иркутск. Столица Сибири, родина его жены, Анны Шелиховой, город, с которым связано столько воспоминаний, где друзья готовились чествовать его. «Наконец я в Иркутске! – пишет он своему шурину в конце января 1807 года. – Лишь я увидел город сей, то и залился горькими слезами <…>. Я день, взявшись за перо, лью слезы. Сегодня день свадьбы моей [с Анной Шелиховой], живо смотрю я на картину прежнего счастья моего, смотрю на все и плачу». Следующие строки напоминали завещание: «Я увижу ее прежде тебя, скажу ей. Силы мои меня оставляют. Я день ото дня хуже и слабее. Не знаю, могу ли дотащиться до вас <…>, но не могу умирать на дороге, и возьму лучше здесь место, в Знаменском, близ отца ее [Григория Челихова]».

Он пробыл в Иркутске три месяца, отвечая на приглашения, проводя «каждый день в праздниках, обедах, балах и ужинах». Это были его последние дни. Когда он снова отправился в путь в сторону Петербурга и Европы, здоровье его еще не восстановилось, и близкие убеждали его не покидать его сибирское пристанище. Когда 1 марта 1807 года его сани добрались до Красноярска, Николай Резанов был без сознания. Казаки сопровождения перенесли его в дом одного красноярского купца, где он и умер в возрасте 43 лет.

Была ли любовь камергера Его Величества к калифорнийской невесте вполне искренной? Основываясь на разных интерпретациях архивных документов, русские и американские историки и писатели долгое время расходились во мнениях по этому вопросу. Первый возможный ответ, вероятно, содержится в последнем письме шурину, отправленном из Иркутска и, по всей видимости, записанном под диктовку секретарем обессилевшего Резанова: «Из калифорнийского донесения моего не сочти, мой друг, меня ветреницей. Любовь моя у вас в Невском под куском мрамора, а здесь следствие моего воодушевления и новая жертва Отечеству». Но к этим первым фразам Резанов добавляет несколько слов о своей американской невесте: «Контенсия мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю ее и плачу о том, что нет ей места в сердце моем, здесь я, друг мой, как грешник на духу, каюсь, но ты, как пастырь мой, сохрани тайну».⁷⁴

Наконец, недавние исследования в русских архивах пролили новый свет на намерения Николая Резанова. Российские историки⁷⁵ обнаружили несколько вариантов писем Резанова в Петербург по возвращении из Калифорнии. Донесение, которое он составил о ходе своей миссии и где подробно изложил историю отношений с Кончитой и ее семьей, насчитывало 120 рукописных страниц, но это не помешало Резанову переписать его, по крайней мере, дважды. Многочисленные расхождения, обнаруженные при внимательном сличении рукописей, ясно свидетельствуют о тревогах автора. Опасаясь за свою репутацию после провала миссии в Японии, глава экспедиции не был уверен, что история его любви к Консепсьон Аргуэльо не будет воспринята властями как действие в личных интересах или хуже, как предательство. В самом деле, кто мог с уверенностью сказать, в каком состоянии будут отношения с испанским королевством, когда донесение попадет в Петербург? Резанов разумно и осторожно замаскировал свои чувства, скрыв их за ширмой геополитических интересов, которые было легче отстаивать.