Сибирская эпопея

Николай I, вступивший на престол одновременно с восстанием офицеров-декабристов, был консервативным самодержцем. Александр II, сменивший его во главе России, униженной и отчасти разоренной войной, стал государем-реформатором, самым либеральным из всех русских царей. Николай Муравьёв, которого все вроде бы сближало с молодым императором, полным решимости изменить Империю, тем не менее не сумел наладить с ним столь же доверительных, тесных отношений, как с его предшественником, ненавистным всей прогрессивной Европе. Не то что бы новый царь не питал симпатий к этому дерзкому губернатору, стремившемуся расширить территорию Российской империи, просто Муравьёв с трудом выносил взбалмошный нрав государя и его вечные конфликты с большинством министров. Как заметил царь в письме своему младшему брату, Великому князю Константину Николаевичу, возглавлявшему либеральный клан, Муравьёв «постоянно стремится к достижению такой власти, которая сделала бы его независимым от центральных управлений, чего я никак допустить не могу».¹³¹

Генерал-губернатор тоже изменился. Это был уже не тот офицерик со светло-русыми волосами в наглухо застегнутом мундире, явившийся в Иркутск, а своего рода вице-король, окруживший себя целым двором преданных помощников и все чаще позволявший себе вольное толкование распоряжений императорской администрации. Из Иркутска в столицу лился поток жалоб. Сколько из них имело под собой основания? Муравьёв с горечью отмечал, что его даже не извещали о наветах. Один богатый золотопромышленник, рассорившийся с кем-то из окружения губернатора, был без всяких доказательств заключен в тюрьму за распространение слухов о коррупции среди муравьевских помощников. Несколько скандалов вызвало пересуды даже в местных модных салонах: так, возникли сомнения в правильности дуэли с участием одного из приближенных Муравьёва. Губернатора обвинили в том, что он ведет себя точно царь Сибири и беззастенчиво покрывает окружающую его великосветскую молодежь.

В нелегальных журналах русских политэмигрантов, осевших в Лондоне или Женеве, был напечатан ряд статей оппозиционеров, которые в свое время были сосланы в Сибирь и благосклонно приняты там Муравьёвым, а затем рассорились с ним: эти материалы чернили Муравьёва, обвиняемого в служебных злоупотреблениях или в том, что великий проект освоения Амура он «украл» у прогрессивно мыслящих деятелей. В жалобах, скапливавшихся в центральных ведомствах, было много преувеличений и вымыслов, однако не вызывает сомнения, что характер Муравьёва также переменился. Здоровье его ухудшилось, участились приступы изнурительной лихорадки, которую он подцепил в молодые годы на Кавказе. Он страдал вдобавок от желудочных болей и пытался подлечиться в Карлсбаде или в По, где жила семья его супруги. Губернатор становился все более раздражительным, нетерпеливым и мнительным. Он все болезненней реагировал на проявления самостоятельности со стороны своих подчиненных, требуя от них, чтобы они действовали строго в рамках отдаваемых им распоряжений. Его ближайшие соратники впали в немилость, а их заменили на новых, более покладистых помощников. Даже Невельской был отстранен от занимаемой должности[82], и ему с трудом удалось продолжить свою карьеру: «Невельской теперь для Амура не годится, время его про-шло»,¹³² – написал Муравьёв о своем прежнем сподвижнике. Оказавшись проездом в столице, сибирский губернатор пережил едва ли не нервный припадок при известии, что князь Барятинский, друг юности царя, произведен в фельдмаршалы и назначен наместником на Кавказе, чтобы завершить там бесконечную войну. Он был также глубоко обижен тем, что царь решил пересмотреть составленное им представление к наградам отличившимся участникам Амурской эпопеи, и все чаще поговаривал о своем намерении уйти со службы.