Сибирская сага. Афанасий Бейтон

Пропустив своих лазутчиков вовнутрь, Бейтон плотно прикрыл вход в стену, а казаки опустили тяжелый засов. Теперь наверх. Издали было видно, как цинские воеводы бегали перед входами в лагерь, пытаясь заставить своих воинов идти вперед. Но было понятно, что наступательный порыв цинов кончился. Еще несколько раз цины пытались начать наступление, но до валов добрались лишь несколько десятков. И лишь для того, чтобы быть порубленными и пострелянными защитниками.

После этого ни одного наступления не было. Казаки сидели за стенами Албазина, а цины – в своих землянках за земляными валами и окопами. Запасы настоев против цинги таяли, а вместе с ними – и надежды на успешную оборону. Но не лучше было и цинам. Там был голод. Почти каждый день телега с мертвецами отъезжала от лагеря. Очень скоро Бейтон понял, что без хвои, которая была лучшим лекарством от нежданной хвори, им не продержаться. С тех пор походы за хвоей сделались главным делом осажденных. Несколько раз казаки – из тех, что покрепче – устраивали вылазки с целью добраться до леса. Иногда все выходило удачно, но бывало и иначе: лазутчиков цины убивали. Но постепенно на сильно сократившийся отряд защитников крепости все же удалось скопить хвойного отвара. К зиме пришлось резко сократить выдачу еды.

Из Нерчинска прибыл гонец, тайно пробравшийся в крепость. Гонец сообщил, что цинский император согласился на перемирие. В острог прибыло посольство, но глава его, боярин Головин, застрял в Селенгинском остроге. Прислать помощь Албазину не выходит. Но сдать Албазин сейчас никак нельзя. Если к Нерчинску подойдут войска из-под Албазина, то будут не переговоры, а осада и война. Привез гонец только грамоту от нового Енисейского воеводы о том, что он благодарит сына боярского Бейтона за службу. Спасибо, конечно, воеводе. Только ждал Бейтон другого. Правда, мешок лука он тоже привез.

Цины совсем отчаялись взять Албазин. Лантань два раза приезжал с посольством. Предлагал Бейтону должность начальника отряда личных телохранителей монарха, а оставшихся казаков обещал зачислить в телохранители. Обещал лекарей, просил поделиться припасами. От лестных предложений Бейтон отказался, но с остальным обещал подумать. Странная выходила жизнь: Нерчинск, Енисейск, да и Москва были где-то в невероятной дали, а цины – рядом. С ними почти сроднились. Заключили они с тем Лантанем свое перемирие. Больных казаков стали пользовать цинские лекари, хотя в крепость Бейтон их не впустил. И снадобье принял. Да и цинские солдаты получили муку из запасов Албазина.

Выхода не было. Стали ждать, что решат большие воеводы и посланники в Нерчинске. Пожалуй, никогда в жизни не было у Бейтона столько свободного времени. Конечно, про службу он помнил. Караульные выставлялись на стены и менялись, как оно и положено. Распределял он и провиант, и драгоценный хвойный настой. Но в остальном он был предоставлен сам себе.

Нет, его не чурались. Казаки уважали атамана не меньше, чем в первые недели осады. Просто время как будто застыло, остановилось, как река под ледяной коркой. Бейтон часами лежал на лавке, укрывшись теплой шубой, или сидел, глядя на огонек лучины, и думал. О чем? Да обо всем. О том, как прошла – или почти прошла – его жизнь. А, главное, зачем она прошла. Ехал в Россию потому, что нигде больше не воевали, а он только воевать и умел. Ехал потому, что платили, потому, что нашлась протекция. Думал ли он тогда о чем-то особом, потаенном, о чем-то таком, что будет потом? Конечно. Без того не бросился бы в омут жизни наемника, не поставил бы на кон свою жизнь.

В начале это было простое и незамысловатое желание вырваться из унижающей бедности и безвестности. Он помнил, какой безнадежностью веет от пустого кошелька, как обидны косые взгляды, оценивающие потертый камзол или обтрепанную шляпу. А как ранит смех красавиц, рассматривающих с балконов своих палаццо недостойных их благосклонности мужчин. Он хотел ездить в каретах, жить во дворцах, быть принятым сильными мира сего и, уж конечно, никогда не задумываться, где он будет спать, что будет есть.

Этого как будто он добился. Дом в Москве. Хоть и не живет он там, а дом есть. И не хижина какая-то, а дом, крепкий и удобный. Пусть и не дворец. Деревеньки, что в приданое получены, да своя, государем данная, не велики, а и не малы – почти двести душ крестьян живет. Церковь построена, дом хозяйский. Преемник старого Архипа, давно получившего вольную, писал, что лесопилка, да ткацкая мастерская, да мельница уже не меньше, чем сами деревеньки дохода приносят. По прусским масштабам, так и совсем не малые владения. Да казна, что в Сибири добыта и у верного друга Федора схоронена, да землица близ Енисейска, да доля в торговых делах… Нет. Вовсе не беден сын боярский Афонька Бейтонов. Только все это пришло как-то само, будто и ненужное вовсе. Другая мечта и другая сила появились. Такое, о чем поначалу и не думал.