Сибирская сага. Афанасий Бейтон

Бейтон бросился выполнять распоряжение, которое сам жаждал услышать. Он много раз смотрел в лицо смерти: с юности четвертый всадник Апокалипсиса на бледном коне – Tod – был его верным спутником. Но смерть в бою почетна и красна. Умирать же в крови, гное и слизи, вызывая ужас окружающих, среди таких же смрадных трупов… увольте. Желание поскорее уехать из чумного города подгоняло не только его. Все посольства, расквартированные в Хофбурге, гудели, как растревоженное осиное гнездо. Не сборы даже, а бегство.

Уже к вечеру следующего дня все было готово. Перед тем, как последний раз оглядеть хозяйство и, помолясь, отойти ко сну, Бейтон решил попрощаться с Отто фон Менкеном. Скорее всего, их случайная встреча больше не повторится. А жаль. Иметь бы такого друга в Москве, так больше и желать нечего. Или, скажем, такого, как Федор. Эх, все-таки в Сибири было куда как лучше.

Уже подходя к зданию, два этажа которого занимало посольство дружественного Габсбургам Фридриха-Вильгельма Прусского и Бранденбургского, Бейтон ощутил нечто нехорошее. В отличие от всего дворца (да чего уж там – всей Вены), здесь стояла тишина. Плохая тишина. У входа не было охраны, что тоже было странно. В вестибюле – страшный беспорядок: книги, детали одежды, вещи и даже украшения валялись, где попало. Было видно, что люди уже уехали. И не просто уехали, а бежали в невероятной спешке. Опоздал. Еще одна маленькая потеря в жизни. Почему же Отто не зашел попрощаться? Странно. Подполковник, охваченный растерянностью и грустью, вошел во внутренние покои. Какой-то здесь сдавленный, дурной воздух. Плотные шторы не давали проникнуть зною, но и свет, проникавший сквозь них, едва рассеивал мрак. Вот комнаты Отто – легкого, веселого.

Внезапно за одной из дверей послышался какой-то шорох. Бейтон неуверенно взялся за массивную ручку двери и шагнул в комнату. Сквозь сумрак он разглядел ложе, где лежал человек. Он бредил. Какие-то слова вылетали изо рта. Но разобрать их было почти невозможно. Вот почему прусское посольство бежало столь быстро – чума проникла уже и в Хофбург. Хотя что тут удивительного? Для нее что крепостные стены, что дворцовые открываются легко… Вдруг луч света упал на лицо человека, и Бейтона вновь, уже который раз за эти дни, пробил холодный пот: Отто!

В этот миг больной, кажется, пришел в себя и чуть слышно просипел:

– Пить… Дайте воды…

Бейтон оглядел комнату. Вот кувшин. Где чаша? О страхе болезни думать было некогда. Друг умирает и просит пить. Налив чашу воды, он склонился над Отто:

– Попейте, друг мой.

Больной приподнял голову и жадно впился губами в чашу. Потом снова откинулся на постель. Глаза его, еще миг назад подернутые пленкой, вдруг обрели осмысленное выражение. Он взглянул на Бейтона и слабо улыбнулся:

– Почему-то я всю жизнь – с тех пор, как увидел Вас в Москве – знал, что именно Вы примете мою исповедь.

– Молчите, Отто. Может, Господь смилостивится над Вами.

– Не думаю, Альфред. У нас с ним довольно натянутые отношения. Мой час пришел. Я хочу, чтобы Вы знали: я ни о чем не жалею. Нет. Неправда. Я жалею, что все кончилось так быстро. Но жизнь я прожил так, как хотел. Любил красивых женщин, дружил с сильными мужчинами. Жил и дышал полной грудью. И сейчас я не боюсь смерти. Мы с ней поладим. Не знаю, почему, но мне это важно.

– Ради Бога, Отто, поберегите силы. Вы тяжко больны.

– Я не болен, Альфред. Я уже мертв. Мне будет жаль, если Вы последуете за мной. Это будет неправильно. Послушайте, послушайте Вашего мертвого друга… (приступ кашля прервал его речь)…Послушайте, если Вам удастся выбраться из этого ада, бегите в Сибирь. Там люди еще остаются людьми. Здесь все зачумлено. Все дышит рабством. В Москве тоже. Они… они в своей Сибири живут так, как хотят. Там воля.

Последнее слово фон Менкен произнес на русском. Он опять зашелся приступом кашля. Но приступ не кончился, как в прошлый раз. Тело бывшего поручика и посланника скрутило, выгнуло дугой и… его не стало. Бейтон не сразу понял, что душа его друга уже перешла в страну вечного покоя. Слеза скатилась по щеке. Он медленно прочел молитву, укрыл простыней покойного и вышел. Больше его в Вене не держало ничего.

Уже придя к себе, он опять совершил долгое омовение, опять сжег одежду и помолился перед иконами в комнате. Господи, спаси! Умирать сейчас было совсем не ко времени. Тем не менее, чума уже вошла в эти стены. И он ее проводник. Было страшно. Очень страшно. Но еще страшнее было, что он может стать причиной гибели всего посольства. Смерть Отто – слишком ясное знамение того, что вполне может случиться с ним через день или через неделю. А следом за ним – и с десятками других, близких ему людей.