Сибирская сага. Афанасий Бейтон

Меньше месяца затратило посольство, чтоб достичь русских земель. Однако там их встречали совсем не так, как мыслилось. Уже накануне Бутурлин готовил подарки для думских дьяков и иных важных людей, думал, как держать ответ перед молодым государем. Но на первой же заставе им вручили царский указ, предписывающий дворянам ехать в свои поместья и быть там безвыездно до особого повеления. Солдаты должны были остаться в смоленской крепости. Чумы в Москве боялись не меньше, чем в Европе. Бежав от черной смерти, Бутурлин с Бейтоном попали в ссылку. Вроде бы и не было ущерба для чести, а все же ко двору они не допущены. Сидя в придорожном трактире, родичи пытались как-то осмыслить случившееся. Для Бутурлина, чья дорога вверх, при всей трудности поручаемых ему дел, почти не прерывалась, такое предписание было крайне дурным известием. Особенно теперь, когда со смертью старого государя все в Кремле меняется. Пока он сидит в дальнем селе, его недруги (а у кого их нет?) легко смогут наговорить на него, вытолкать его из узкого круга высших придворных, куда он только вошел.

Но если Бутурлин был огорчен не на шутку, то Бейтон был даже и обрадован: он вспоминал беззаботные дни вдвоем с Ариной в деревне. И хотя осень – не столь радостное время, но близость любимой с легкостью способна стать заменой летнему теплу. До имения Бутурлина – большого села Крутец – ехали вместе. Предполагалось, что оттуда Бейтон отбудет в свою Смородиновку. Туда же приедет и Арина с семейством. Об этом он уже отослал письмо в Москву с гонцом.

Но, подъезжая к селу, Бейтон почувствовал что-то тревожное; какое-то непонятное чувство охватило его. В умиротворении ранней осени, разлитом вокруг, он вдруг услышал шаги большой беды. Алые и желтые листья вызвали не привычные образы огня в печи или камине, но картины крови и гноя. Что это? Было непонятно. Бейтон привык доверять предчувствиям. Он крутил головой, пытаясь углядеть источник опасности, понять, что вызвало в нем этот прилив тревоги. Попытки Бутурлина заговорить повисали в воздухе. Его подопечный отвечал невпопад, явно не понимая, о чем его спрашивают.

– Здоров ли ты, Афанасий?

– Не знаю, Иван Васильевич. Что-то нехорошее. Не понимаю. Как смертью повеяло.

– Типун тебе на язык, подполковник. Офицер, а каркаешь, как бабка.

– Я и сам удивляюсь. Только справиться не могу. Висит, давит.

– Да ладно. Сейчас до дому. Знаю, что не радуешься ты двору, Москве. Все норовишь домой. Ничего. Переможется.

Молча всадники проехали по селу, мимо большой церкви и дома старосты. Народ выходил кланяться барину, нечасто посещавшему свою вотчину. Вот и боярский дом. Не такой, как в Москве, но тоже не маленький. На крыльце ждет поверенный Бутурлина, старый Кондрат. Взгляд совсем не такой, какой должен быть у верного слуги, встречающего барина. Взгляд побитой собаки, в глазах – слезы. И смотрит почему-то не на Ивана Васильевича, а на Бейтона. Слуга подбежал к Бутурлину и Бейтону, которые уже спешились и направлялись к крыльцу, и, наконец, выдавил:

– Батюшка, Иван Васильевич, Афанасий Иванович! Беда у нас!

– Что ты бормочешь? – недовольно проговорил Бутурлин. – Какая беда?

– Арина Андреевна…

Бейтон застыл. Остановился и Бутурлин.

– Говори, что с ней! – кинулся к слуге подполковник.

– Преставилась Арина Андреевна! Уже месяц, как преставилась страдалица!..

– Что ты несешь! – не закричал, а заорал Бейтон, хватая старика за ворот рубахи.

Лицо Кондрата залили слезы:

– Как есть умерла… На Илью схоронили ее в Троицком… рядом с матушкой…

Бейтону показалось, что мир застыл, стал диковинной картинкой в старинной раме, исчезли звуки, исчезла жизнь. Все ненужное. Все лишнее. Жизнь эта лишняя. Что-то рядом говорил – даже, кажется, кричал – Бутурлин. Что-то отвечал слуга. Потом картина уплыла в сторону. Перед Бейтоном встало лицо Арины. То, которое он видел в бреду. Невыразимо прекрасное и уже неземное, не его.

Он медленно отпустил ворот рубахи управляющего и, как стоял, рухнул на землю.

Часть третья. ЗА ВОЛЕЙ

Глава одиннадцатая. Новый дом

В первое время, растянувшееся на долгие месяцы, образ Арины пребывал с Бейтоном постоянно. Он слышал ее голос в горнице за стенкой, порой видел ее, мелькающую между деревьями в лесу, обращался к ней во время застолья. Все вокруг напоминало о ней, дышало ей. Деревня, их дом и даже дом воспитателя Арины, казалось, хранили милый образ. Это становилось мучительным, невыносимым. На Руси в такой ситуации люди уходили в монахи. Об этом говорил Бейтону и священник на исповеди. Только для самого офицера этот путь был мало приемлемым. Вопросы веры были для него всегда где-то на окраине жизни. Не то чтобы совсем не важны, но – потом, не в первую очередь. Монах же, как понимал Бейтон, жил именно верой в Господнюю любовь.