Сибирская сага. История семьи

После войны в Шушенское стали приезжать разные люди. Много было приезжих из Москвы, Ленинграда — правда, говорили, что многие переселялись не по своей воле. Ну что ж, ведь и Владимира Ильича Ленина сослали в Шушенское! Были они зачастую образованными, интеллигентными людьми и устраивались работать в школу. Математику в нашем классе стал преподавать Дмитрий Константинович, бывший фронтовик, русский язык и литературу — его жена Екатерина Ивановна. Приезжих учителей потихоньку начали называть «профессорами». Говорили, что некоторые из них там, на «западе», и правда имели ученые степени, но мы не знали точно — нас это никак не касалось.

Видимо, мне и моим товарищам очень повезло в жизни с учителями. Я потом училась еще в двух школах, но таких личностей, как в Шушенском, больше не встречала. Конечно, мы, дети войны, отличались от послевоенных детей. Мы рано повзрослели, ко всему относились серьезно, особенно к учителям — бывшим фронтовикам. У некоторых были увечья, ранения, болезни, но я никогда не замечала, чтобы эти люди делали себе поблажки. У нашего физика не было ноги, он ходил на очень плохо сделанном протезе, с тростью. Правая половина лица — лоб, щека и подбородок — пересечена страшным шрамом, а глаз был искусственным (протез глаза тоже был сделан плохо). Но это не мешало ему всегда быть приветливым. Он входил в класс, улыбаясь, со словами:

— День добрый, милые физики!

Левая половина лица у него была очень симпатичная, с матово-белой кожей, а волосы темные и густые. Нам он казался красивым. Институт он закончил после войны, так как на фронт ушел с третьего курса. Люди, прошедшие войну, возвращаясь домой, не любили вспоминать то время. Мне кажется, они хотели поскорее забыть весь пережитый ужас и наслаждаться мирной жизнью. Они были счастливы, что остались живы, пусть и не совсем здоровы. Наша ретивая старшая пионервожатая несколько раз пыталась заставить учителей-фронтовиков выступить на общешкольных собраниях с рассказами о войне. У нее это ни разу не получилось. Возможно, им было тяжело все вспоминать, возвращаться в прошлое, и они проигнорировали ее затею.

С непререкаемым уважением мы относились к нашему математику Дмитрию Константиновичу. Высокий, прямой, с высоко поднятой головой. Жесткие густые черные волосы зачесаны назад, образуя высокую прическу. Правильные черты лица почти не выражали чувств. Я никогда не видела его смеющимся, серые небольшие глаза были добрыми и какими-то печальными. Он ходил в коричневой гимнастерке с всегда белоснежным подворотничком, подпоясанный широким военным ремнем, в темно-коричневых брюках-галифе, в сапогах. В класс влетал стремительно, держа в руке портфель и классный журнал. Отрывисто и громко говорил:

— Здравствуйте! Садитесь! Алгебра!

Мы садились, начинали хлопать крышками парт, затем слышался легкий шорох — это мы доставали тетрадки и учебники, — снова шум закрываемых крышек парт и… наступала тишина. Мы были готовы. Наши взоры устремлялись на кумира.

Мы никогда не знали заранее, какой раздел математики будем изучать сегодня, и всегда брали с собой все учебники и тетради по этому предмету.

Дмитрий Константинович не любил тратить время попусту! Мы это поняли сразу, с первого знакомства. И нам это нравилось, хотелось подражать учителю.

У него были свои методы изучения математики. Он хотел донести до нас эту науку так, чтобы мы не только знали, но и полюбили ее. Сам он относился к математике чрезвычайно трепетно, говоря, что этот предмет требует абсолютного понимания, его нельзя зубрить. Дмитрий Константинович считал, что математика — основа всех точных наук вообще, что во вселенной действуют законы не только физики и химии, но прежде всего — законы математики. Что-то подобное, но гораздо шире, я услышала много лет спустя из уст нашего знаменитого ученого Сергея Петровича Капицы.

— Вам на уроке дают новый материал, — наставлял нас Дмитрий Константинович. — Не оставляйте непонятой даже маленькой детали. В математике должно быть все точно. Не понял — спрашивай до тех пор, пока не поймешь. Я помогу. Задание делай сразу, в этот же день. Не понял — завтра же найди меня, спроси. Только так можно подружиться с этой наукой.

Вначале было трудно, непривычно, потом — легко и интересно. Если у кого-то не получалось, математик нас не наказывал, не ставил бесконечных двоек, не повышал голос. Терпеливо объяснял непонятные моменты каждому, кто обращался к нему. Мне всегда казалось, что на фронте он был разведчиком. Мы его не боялись, но уважали и не хотели огорчать. К нашему Дмитрию Константиновичу все относились с почтением, даже начальство.