Жена Дмитрия Константиновича Екатерина Ивановна — наша «русыня» — была во всех отношениях совершенно противоположна своему мужу. Эмоциональная, даже восторженная, поэтичная, прекрасно владеющая русской речью и в то же время очень ироничная и остроумная. Не дай вам бог как-то невпопад пошутить над ней — отпарирует так элегантно, что повторять подобные шутки не захочется никогда. Это случалось, конечно, со взрослыми, а не с нами, детьми. Но мы жили в селе, а там все и обо всех знают.
Екатерина Ивановна была высокая блондинка с голубыми глазами, глядевшими прямо и пронзительно, с прямым, тонким и длинноватым носом на худощавом бледном лице. Белесые ресницы и брови она никогда не подкрашивала, тонкие губы красила ярко-красной помадой. С первого взгляда она казалась некрасивой. Когда она впервые вошла в наш класс, мы притихли и не могли пошевелиться от страха. Она показалась нам какой-то Бабой-Ягой. Я даже подумала, что она очень довольна произведенным эффектом, потому что хитро щурила глаза, а ее красные тонкие губы растягивались в ехидной улыбке. После урока мы, огорченные, собрались в кучку, а Володя Дмитряков сказал:
— Пропали мы! Это же Баба-Яга! После нашей милашки Валерии — такая «русыня»!
На следующий день был урок литературы. Прав Дмитряков: что она может после нашей Валеры, эта Баба-Яга?
Открылась дверь. Вошло это белесое, бледное, с красным ртом, ехидное создание. Высокая, слегка сутулая, в черном кашемировом платье, на плечах ажурный оренбургский платок. Туфли на высоком каблуке. На голове шестимесячная завивка, которая вовсе ее не украшала.
— Здравствуйте. Садитесь.
Потерла слегка руки с тонкими костлявыми пальцами, подошла к окну, посмотрела во двор школы. Резко повернулась к классу. Как-то по-кошачьи сверкнула голубыми глазами, потом на мгновение прикрыла их белыми ресницами. Промяукала:
— Тема! Александр Сергеевич Пушкин в лицее. Первые стихи лицеиста Пушкина!
Снова хитро прищурилась, разжала тонкие красные губы и… полился поток прекрасных звуков. Ее голос вдруг оказался совершенно другим, он завораживал и журчал, как нежный ручей, а то вдруг накатывал как вал или волна, увлекая весь класс чарующими звуками, не отпуская нас ни на секунду. Она говорила о Пушкине, читала его стихи — еще совсем юного, но уже гениального. Мы поняли — она его не просто любила. Она боготворила его гений! Я больше никогда не слышала, чтобы так читали стихи Пушкина.
Прозвенел звонок. Мы сидели как завороженные, боясь пошевелиться, боясь спугнуть чары нашей новой «русыни». Проснувшись, как от сладкого сна, мы увидели перед собой молодую прекрасную женщину с блестящими голубыми глазами, источающими вдохновение и любовь. На лице, залитом нежным румянцем, блуждала загадочная улыбка… У нас на глазах за сорок пять минут Баба-Яга превратилась в Елену Прекрасную!
С каждым новым уроком эта женщина все больше и больше покоряла нас. Мальчики уже говорили, что Катя — красавица. И как это Дмитряков назвал ее Бабой-Ягой?!
Тогда я впервые поняла, что внутренняя красота потрясает сильнее, чем внешняя, бездушная. Наша «русыня», как я теперь понимаю, была наделена божьим даром, искрой, которая так ярко озарила детские сердца в далекой сибирской деревне.
Я благодарна судьбе за то, что встретила на своем пути этих замечательных, навеки милых моему сердцу людей, открывших мне очень многое — о чем, возможно, без них я никогда бы не узнала.
Потери
Постепенно налаживалась наша жизнь в Шушенском. Мама вела хозяйство, очень успешно справляясь с домом, животными, огородом, полем. Материально мы не страдали. У мамы было много друзей. Она была интересным собеседником, затейницей, певуньей, поэтому в праздники всегда собирались у нас. Мама была мастерицей организовывать праздничный стол и веселить компанию. Я не доставляла много хлопот — училась хорошо, с удовольствием, много читала. Иной раз приходилось выгонять меня из дома, чтобы я погуляла с друзьями. У Павла Платоновича работа шла в отлаженном ритме. Мама даже боялась спугнуть это равновесие и тихое счастье.
В школе тоже было хорошо, особенно по праздникам. Учителя старались делать их интересными и веселыми. На Новый год обязательно устраивался костюмированный бал с самодеятельностью. Костюмы мы делали сами — конечно, не богатые, но с большой выдумкой, фантазией. На праздники приходили родители, некоторые даже участвовали в нашей самодеятельности. Было очень здорово!
Однажды ранней весной к нам в дом зашла цыганка с двумя малыми цыганятами, держащимися за ее подол. Сверкнув глазами на Павла Платоновича, она поманила маму и заговорила:
— Дай мне, красавица, немножечко маслица!
Мама прошла на кухню, принесла сливочное масло в стакане и сладкие булочки для детей. Цыганка взяла масло и булочки и грустно сказала маме:
— Скоро у тебя, красавица, горе будет, но это еще не страшное горе. Через несколько месяцев плохо будет. Большое горе. Ты все переживешь. Не кори меня за правду! Прощай, кудрявый!