Сибирская сага. История семьи

Однажды мне понадобилось зайти к Ткачевым домой. Вышла я в таком страшном потрясении, что бабушка долго не могла меня успокоить. В доме была одна, как мне показалось, большая комната с четырьмя окнами без штор и занавесок и полузакрытыми ставнями. Вдоль двух стен устроены лавки из неотесанных досок, лежащих на чурбаках. Днем на них сидели, ночью на них спали. Из таких же неотесанных досок сколочен стол со щелями в палец толщиной. Вместо ножек доски, сколоченные крест-накрест. Стульев и табуреток не было. В середине комнаты — русская печка с кирпичной лежанкой, вместо подушек какой-то валик. На лежанке драное солдатское одеяло, простыни не было. На печи большой чугунок, закрытый алюминиевой крышкой. На столе пять или шесть алюминиевых мисок и деревянные ложки. И… всё!!! Ни шкафчика для посуды, ни ящика для белья, ни вешалки для одежды! На полу доски тоже со щелями и зазубринами. Так жила семья из пяти человек — двое взрослых и три девочки.

Мать, Нюра (так сокращали имя Анна), — высокая, худая, черная женщина лет сорока, с бесконечно грустными, погасшими глазами, вечно голодная сама и не знающая, чем накормить семью. В бесформенном, болтающемся на тонкой, как палка, фигуре — платье с длинными рукавами и воротником, застегнутым на все пуговицы по самое горло. На ногах «опорки», когда-то бывшие тапочками. При взгляде на это жалкое создание сердце сжималось от боли и бесконечной безнадежности. Нюра где-то подрабатывала, выполняя самую грязную и малооплачиваемую работу.

Старшей дочери, тоже Нюре, было лет двенадцать-тринадцать. Как мама, чернявая, худая — а может, просто сухая, с неоформленной фигурой. Вечно босая, в выцветшем, когда-то не то красном, не то бордовом в полоску платье, таком старом и ветхом, что, казалось, тронь его — и оно расползется. Удивительно улыбчивая и жизнерадостная. Казалось, что все у нее хорошо и весело.

Средняя, Надя, — глухонемая, с тупым и безучастным лицом. Из одежды ей доставались уж вовсе какие-то лохмотья.

Зато младшая, Лида, — просто восторг! Беленькая, голубоглазая, подвижная, болтливая, остренькая, ладненькая — настоящий живчик, как будто из другой семьи.

И самая важная и замечательная фигура — хозяин этого экзотического «замка» Егор Ткачев, или Ягхоркя, как звала его Нюра (а он ее — Нюркя).

Хорошо помню один эпизод. Лето, жара. В доме, закрытом от солнца высоченными тополями и раскидистой грушей под окном, прохладно и хорошо. Я сидела у окна, не открывая его, чтобы сохранить прохладу, и читала книгу. Вдруг слышу какой-то грохот. Прислушалась. Машина, что ли, буксует? Улица наша была в таких ухабах и ямах, что машины здесь были большой редкостью.

Я приоткрыла окно и услышала радостный крик младшей Ткачевой, Лиды, которая бежала к дому, размахивая руками:

— Мама, Нюрка, Надька! Бежите сюда! Наш папашка на «Победе» приехали, арбуз привезли!

Действительно, к нашему дому пробиралась машина такси, но застряла в очередной яме и остановилась. Открылась дверь, и оттуда показалась фигура Егора Ткачева. Здоровенный мужик около ста девяноста сантиметров роста, с широченными плечами, в драной косоворотке навыпуск, в рваных, коротких, обтрепанных по низу штанах, с большим трудом выбирался из машины, которая для него была явно мала. В одной руке он держал арбуз, о котором шел крик, на другую опирался, пытаясь выбраться наружу. Было видно, что мужик счастлив и очень доволен собой, как младенец, получивший игрушку. Ослепительно-синие лучистые глаза, казалось, освещали все вокруг. Нестриженые, давно не знавшие расчески светло-русые кудрявые волосы обрамляли широкоскулое загорелое лицо. Мне Егор напоминал Сергея Есенина, только в два раза выше и шире. Не каждому доводилось увидеть наяву столь красочное зрелище!

Егор был добродушный, беспечный, не злой — и, замечу, не пьющий! — юморной человек. Как говаривала моя бабушка: «Лодырь царя небесного». Его все любили, у него было много друзей среди киргизов. Часто кто-нибудь на ишаке или на лошади приезжал за ним и увозил с собой в горы на две-три недели, а то и на все лето. Возвращался Егор с подарками и запасом продуктов, располневший, веселый, помолодевший. И сразу к нему нескончаемым потоком начинали тянуться «друзья» с нашей улицы — естественно, для того, чтобы как следует попировать на дармовщинку. Нюра печально смотрела на «гостей», но молчала, успевала лишь сунуть что-нибудь из еды девочкам. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь из них ругался, кричал или, боже упаси, дрался.

Егор любил играть в карты и почти всегда проигрывал молодому парню Сашке Рыжему — как я теперь думаю, плуту и мошеннику. Однажды Егору не на что было играть, и он заложил… лежанку. Сашка, проходимец, выиграл. Вечером пришел со своим одеялом и заявил Нюре:

— Я буду спать у вас, Егор мне проиграл лежанку!

Нюра вначале не поверила, но Рыжий улегся и накрылся одеялом. Нюра заплакала и вышла на улицу дожидаться Егора. Впервые мы видели его разгневанным! Вот это было зрелище!

— Ты, вон эн, Рыжий, уходи отсюда! А то я эта, вон эн, как дам, так ты улетишь вон за ту гору!