Сибирские перекрестки

Иногда ему приходила ошарашивающая мысль, что, может быть, он появился на свет в противоречии со всеми законами природы. Что какой-то изворотливый бес подшутил над людьми и подсунул им его, вот такого, как он есть: в кепке, со щербатым ртом, всегда голодного, словно он рвался съесть все те горы жрачки, которые к его возрасту уже поглотили его сверстники, раньше его появившиеся на свет. И этот же бес поставил непременным условием, что только тогда он станет человеком, когда съест все, что было отпущено и на его долю до того, как он появился на свет. И с этим бесом Акимка не спорил, жил в дружбе, во всем уступал ему.

В родительский день на Фоминой неделе он остался дома один с малышами. Когда мать ушла, он по-деловому достал запрятанный окурок, закурил, с удовольствием пустил носом дым на восхищение младшим братишкам. Для малышей Акимка был взрослым.

– А я расскажу мамке! – вдруг выпалил Минька.

– Заработаешь сейчас, сексот! – процедил сквозь зубы Акимка и смерил младшего братишку презрительным взглядом.

Минька был мал ростом, мал даже для своих семи лет. К тому же был худой и малокровный, что выдавала постоянная бледность с синевой под глазами. Несмотря на свой плюгавый вид заморыша, он отличался какой-то неистовой драчливостью и не уступал Акимке, если дело доходило до кулачков. Поэтому Акимка побаивался его и только пугал.

Докурив чинарик, Акимка неохотно выбросил его, сплюнул, цыкнув между зубов, подошел вплотную к Миньке и, давя всем телом, прижал его к стенке.

– Ну, что сботаешь, да, сботаешь? – сильнее налег он на Миньку.

Но тот уперся в стенку и напрягся, готовый дать отпор.

– Ладно, я прощаю тебя сегодня! – миролюбиво закончил он атаку, видя, что его воинственный пыл не произвел на младшего братишку должного эффекта.

Оставив в покое Миньку, он, засунув руки в карманы штанов, прошелся по землянке все с тем же воинственным видом ухаря.

– Слушай, огольцы! Шамать хотите? – неожиданно предложил он младшим братишкам.

По детским худым лицам малышей волной прошло голодное желание. Они недоверчиво уставились на него.

– Чего вылупились? – рассмеялся Акимка, довольный произведенным эффектом. – Собирайтесь живо, айда за мной!.. Там увидите! – неопределенно махнул он рукой куда-то за стены их землянки.

Малыши послушно двинулись за ним, вышли из землянки. Акимка закрыл на замок дверь землянки, спрятал ключ в щель и потащил малышей за собой из оврага в город.

Братья не удивились, когда он привел их на городское кладбище и уверенно, как будто у себя дома, двинулся куда-то в ту сторону, где виднелась церковь. Кладбище это Акимка действительно знал хорошо, так как он и его дружки иногда укрывались здесь, деля добытое за день по дворам, трамваям и толкучкам. Это кладбище было свидетелем не только радостных, пьянящих минут миновавшей опасности, но и ссор – острых, с поножовщиной, при несправедливом дележе или утайки наворованного… Да, Акимка уже давно связался с компанией маленьких воров, беспризорных, какие были по всем городам послевоенной страны. Об этом мать и отец, разумеется, не знали и не догадывались, так же как и малыши, еще даже не понимающие, что это такое.

На кладбище было многолюдно. Малыши, озираясь по сторонам, двинулись в ту же сторону, куда шли все посетители кладбища с маленькими, аккуратно завязанными белыми узелками.

– Там крашенки[26] и шаньги, – тихонько толкнул Акимка малышей, кивнув головой на узелки прохожих.

Недалеко от стен церкви они увидели попа. В одной руке батюшка держал крест, а в другой какую-то щетку, окунал ее в ведерко с водой, стоявшее у его ног, и брызгал святой водицей на подходивших к нему мужиков и баб.

Акимка остановил малышей, наметанным взглядом приметив что-то интересное.

– Минька, а ну-ка, сбегай к попу! – приказал он. – Покрестись и попроси шаньгу!

– Какую шаньгу?!

– А вон видишь мешок? Глянь, глянь – у ног попа! Там шаньги…

– Ага, вижу!

– Ну, тикай!.. Креститься-то можешь?.. Смотри, как мамка надо!.. А ну, покажи!

Минька ловко перекрестился.

– Во, молодец, дуй!

Подтянув подвязанные веревкой штаны, Минька пустился бегом к попу, неуклюже загребая пыль большими, не по его ноге, рваными ботинками, которые донашивал после Акимки. Подбежав к попу, он бесцеремонно протиснулся среди взрослых, окруживших батюшку, и остановился около него.

Поп, грузный, упитанный, с большим животом и длинными волосами, с широкой окладистой бородой, весь заросший, и от этого казался сердитый. На его лице торчал далеко вперед толстый угреватый нос, блестевший от пота, и темными точками глубоко сидели глазки под низко надвинутым на лоб высоким клобуком с ниспадающим сзади черным покрывалом. Он что-то монотонно говорил сильным, сытым голосом, широко открывал розовый белозубый рот, вокруг которого вились завитушками аккуратно подстриженные борода и усы.