Сибирские сказания

– Не выгонят. Я своих мужиков позову, наведем порядок, кровью умоетесь. Нашинские мужики всегда ваших лупцевали.

Тут Рахимка встрял, Гришку за руку схватил, лопочет:

– Чего упрямишься? Чего жалеешь? Он же тебе не весь конец отчекрыжит, а только самую малость. Для виду. Положено так. Зачем шум поднимать, народ созывать, баламутить? Согласись, паря.

Думал Гришка, думал: и так не ладно и эдак не то. Точно Райку выкрадут, коль артачиться будет. Попал Федот в переплет, разевай пошире рот. Махнул рукой, спрашивает:

– Когда резать станешь?

Мулла заулыбался, по избе заметался, засуетился, аж светится:

– Давно бы так. Зачем шумел, упрямился? Прямо сейчас все и произведем, сделаем, сымай штаны, иди за занавесочку. У меня все с собой, все готово, собрано. И еще чего-то там лопочет, вокруг Гришки хлопочет.

А тот с лица и побледнел весь, кровь отлила, в голове зашумело. Не ждал, что так вот сразу. И деваться, отступать некуда. Сам согласился, желанье выказал. На дверь покосился, на всякий случай перекрестился незаметно, молитву прочел, у Богородицы да Николая-угодника помощи попросил и заходит за занавесочку, штаны стягивает.

Мулла тут же щипчиками его молодца ухватил, ножичком чиркнул и все, готово, отчекрыжил. Тряпицей холщовой перевязал, кровь унять, и Гришке:

– Вот, паря, теперича и ты нашей веры мужик стал. Живи со своей девкой покуда, а с тебя баран причитается.

– Это за что ж с меня баран? За то, что ножичком чирканул, кровь мне пустил, а я еще барана тебе должен дарить?! Хорош гусь! Неча сказать, почище нашинских попов будешь. – И пошел из избы на улочку. А там уже перед крыльцом Райка топчется, мается. Видать, прознала, что Гришку к мулле повели чуть лишку у молодца подрезать, переживает баба. На грудь к нему кинулась, по щеке гладит, плачет.

– Больно, Гришенька? Не переживай, я тебя еще крепче любить стану.

– А-а-а… обойдется, заживет, как на собаке, айда домой.

К осени уже дело пошло. Живут Гришка с Райкой чин чинарем по ихнему закону. Татары к Григорию попривыкли, не чураются, но все одно в дом али на праздник какой не приглашают. А тут случись им на охоту собираться. Лося загонять. Мяса заготовить. И говорят они Рахимке:

– Ты уже старый шибко будешь, а вот парень Гришка пойдет в загонщики. Отправь его к нам, пущай за лосем погоняется, побегает. Глядишь, и тебе перепадет чего, от задней ноги уши, от хвоста копыто.

Кликнул Рахимка Гришку, велит ему в лес с охотниками собираться, лося гонять.

– А ружьишко-то какое у тебя есть? – Гришка спрашивает.

– Откуда у меня ружо? Сроду не бывало.

– Как же мне на охоту идти без ружья? С топором что ли?

– Помогать станешь, за это свой куш получишь, мясо в дом принесешь, коль не подведешь.

Пошел Гришка, как борзый пес, налегке, нога в руке. Татары на него смотрят, по-своему лопочут, улыбаются, насмехаются, что русского вместо собаки взяли.

Долго шли, добрались до болота, полезай кому охота. У кого ружье в руках, те за деревьями стали, а кто без него – тех в болото погнали лося искать, шуровать, на полянку выгонять.

Ползал Гришка по болоту, вымок весь, упарился-умаялся, в грязи, как леший, перевалялся-перемазался. Нет нигде лосей, как сгинули.

Надоело ему энто бестолковое дело, вылез на чистинку, охотников с ружьями нашел. А те у костерка сидят, чай кипятят, сухари хрумкают, над Гришкой смеются-гогочут:

– Где тебя носило, кружило? Лосей тут сроду не бывало. Ни единого следа не видно, зря лазил.

Он им:

– Чего ж не позвали, не крикнули?

– А чего тебя звать? Набегался, налазился, сам пришел.

Григорий от таких слов так рассердился, расходился, что всех поубивать был готов без лишних слов. Обложил их по матушке и прямиком обратно в деревню зашагал.

Шел он, шел и тропинку потерял, с дороги сбился. А тут и темнеть начало. Места незнакомые, глухие, лес стеной стоит, урман сплошной, только филин где-то с елки ухает, покрикивает, страху на людей нагоняет.

Вдруг к речке чистой да прозрачной выходит. Журчит она, пожуркивает, словно разговаривает с кем. А по берегу ее… грибов тьма-тьмущая. И все больше рыжики. Так ими все и усеяно, рыжиками.

Обрадовался Гришка, хворосту набрал, костерок запалил, в котелок воды набрал, на палку нацепил, на огонь поставил. Набрал чаю полевого, рыжиков на жареху, куртку на землю постелил, сам улегся.

Лежит себе, под нос песенку насвистывает, мурлыкает чего-то, а руки работы просят, не привычно без нее-то. Подхватил березовую палку, примерился, ножичек в руки взял и ну резать, строгать. Сперва вчерне обделал, пригляделся, что ложка выходит как раз. Стал ложку и резать, дело-то нехитрое. Только заместо ручки вырезал старичка древнего с длиннющей бородой, с бровями мохнатыми, нос картошкой, на голове шапочка одета.