Сибирские сказания

И пошло и поехало! Чужой смех тридцать лет у ворот стоит, а свое возьмет, в горницу придет. Может, Гришка и одумался бы, выбрал себе из нашинских какую, а смехом его доняли-достали. Где не появится, тут же орут: «Ураза рыжий идет, тюбетейку несет!»

Все! Собрал Гришка пожитки, сложил в мешок струменты разные: пилу, топор, стамески – и айда в юрты вприпрыжку бегом, от всех тайком. Ночью и убег, не попрощался дажесь ни с кем…

Ладно, прибегает к Райкиному отцу, того, кажись, Рахимкой звали, и говорит тому:

– Хочу с твоей дочкой жить, детей народить, хозяйство вести, семью блюсти. Согласный ли ты, чтоб я тебя батюшкой звал-величал, по хозяйству помогал?

Рахимка-то и в растерянность великую пришел, за башку схватился. Поглядел на Гришку, на мешок со струментами, думает себе:

– Чего я, дурней других, что ль? Все работников нанимают, держат, едой расплачиваются. А тут сам пришел и платить не надо, Райка с им своим передком рассчитается-поквитается. И ей хорошо, и мне добро…

– Проходи, мил-человек, живи с дочкой хоть цельный век, хоть два кряду, себе в усладу. Девка у меня хороший, пригожий, сладкий, как пирожок с черникой. Семья у меня большая, сколько и сам не знай. Да для тебя местечко сыщем, али в сенцах положим, аль занавеску повесим, в уголку разместим.

Глянул Гришка, посмотрел, а у Рахимки детей что тараканов: все черненькие, смугленькие, по дому шныряют, глазками на него стреляют, и не счесть, сколько их есть. Райка сидит, потупясь, глаз не подымет, рот не откроет. Изба пустая, ни лавки, ни стола, только печка махонькая.

Ладно, положили им матрасик в уголке темном, занавесочкой огородили, отделили. Живут… Ночью Гришка к себе Райку потянет, дышит тяжело, по грудям маленьким гладит, к себе манит. А она шепчет:

– Нельзя, Гришенька, мамка не спит, ворочается, боюсь…

Под утро к себе прижмет, рукой по шерстке проведет, та и трепыхается вся, к нему ласкается, а как до дела дойдет, так аль Рахимка на двор пойдет, все перебьет, а то из детишек кто заплачет, опять все переиначит.

Ходит Гришка злой, весь из себя больной, на родню свою косится, слово сказать боится, чтоб не наорать, подале кого не послать. Все-то не по-нашему у них, все иначе: ни двора, ни сарая. Избенка маленькая, косенькая, крыльца и того нет, оконца в ладонь размером, как в баньке.

А самой баньки и вовсе нет, и душу отвесть, попариться негде.

Ходил Гришка, ходил вокруг дома, искал себе заделье, работу и решил дом наличниками изукрасить, красоту навести. Вытащил инструмент свой, на ладошки поплевал и принялся строгать, пилить, наличники мастерить. Вышли у него наличники добрые, с завитушками, с цветочками, а посреди две уточки, голова к голове сплываются-милуются. Приладил их к оконцам, закрепил, на завалинку сел, закурил. Соседи из домом своих повыскакивали, глядят, дивятся, языками цокают, в ладошки хлопают, друг дружку в бока толкают. Сделал Гришка эту работу, за другую принялся, не может без дела сидеть, на белый свет глядеть, в небо поплевывать, грудь почесывать… Пошел в лес, надрал бересты, наделал туесов да коробов, ножичком узоры вырезал, выскоблил. Мастер, одно слово. Все в руках горит, спорится, дело ладится.

Принялся бочки мастерить, топорища строжит, упряжь ладит, подшивает, по двору, как веник в бане, мелькает.

Рахимка у оконца сидит, глядит на зятя, не нарадуется, чаек с блюдечка попивает, от радости икает. Аллаха своего добрым словом поминает, за работника благодарит, что все у того в руках горит.

Прознали про Гришкины затеи в других юртах, приезжали поглядеть-поглазеть на него целыми подводами. На бревнышки сядут, на корточки примостятся, глядят-поглядывают на Гришку, как на чудо какое заморское, головами качают, к себе зазывают.

– Айда к нам, паря, жить. У нас дочки тожесь имеются всякие, лицом белые, телом нежные. Выбирай любую, а работу мы найдем, сыщем тебе на сто лет, а то и боле. Чего ты в Райке своей нашел? Ноги тонкие, глаза маленькие. Собирайся, поехали к нам жить.

Гришка их речи, уговоры послушивает, веснушками посверкивает, нос конопатый морщит, под ноги поплевывает, работу не бросает, им отвечает:

– Всей браги не выпьешь, всех девок не перещупаешь, работы не переделаешь. Моя Райка не какая там балалайка, что потренькал, поиграл, да и бросил. Пущай у нее глаз косой, зато кунка с прищуром. А ваши девки не конфетки, в рот не положишь, не разжевав, не проглотишь. Пущай живут, других мужиков ищут, а мне и тут работы хватает днем, а ночью и еще поболе.

Ну, татары видят, что отлуп им полный, загалдели по-своему, пошумели, что не удалось Гришуню сбить на свою сторону, и айда обратно. А Рахимка, Райкин отец-то, из дому выходит и к Гришке:

– Однако молодец ты, паря. Думал, сбежишь, уедешь, но коль остался, то даю тебе и младшую свою дочку в жены. Бери, живи, пользуйся. Для тебя мне ничего не жалко. Могу и свою бабу отдать, да уж совсем старая, зачем тебе такая коряга кривая да тяжелая.

Только не стал Гришка младшую девку брать в жены, с Райкой-то туго в чужом дому приходилось, а тут еще одна на его шею ляжет, вконец перетрет-заездит.