Сибирские сказания

Как пришел Борис, а за ним и Глеб, вот и вылез я на белый свет. Лучше раз в году молодца родить, чем день-деньской бороду брить. После того матушка с моим батюшкой каждый год в поле ходили, горох лущили, братиков мне приводили, сестренок приносили. Не устанешь детей рожаючи, а устанешь на лавку сажаючи, в игры играючи, на закорках таскаючи. И стал дом у них, что полная чаша: девки одна другой краше, у парней – в плечах сажень, поют песни цельный день. Выйдут в поле пахать да сеять, а там уж пора молотить да веять. День прошел, год короче, делай работу какую хочешь. До Петрова дня вспахать, до Ильина заборонить, до Спаса засеять, а боле и нечего делать. Добрый человек и в будни пирует, а бедный и в праздник горюет. Так и живем, не тужим, Господу служим.

Но народец на деревне у нас всякий встречался-попадался: и белый, и черный, кто робкий, кто гордый, кто рябой, а кто кривой; на одних воду возили, а иные с чертями дружили. Бывало, что сын в отца, а тот в цепного пса, а вся порода в бешеную собаку, лезут во всякую драку.

Но случалось, что от доброго отца родится бешена овца. Тут как не гляди, а в родню к ним не ходи.

Жили у нас такие Калгановы. Все как есть рыжие породой своею: в веснушках, конопушках, словно их Бог для верности пометил, отметил, чтоб не спутать с другими.

Калганами их прозвали за башку, что у каждого, словно пивной котел, на два ведра будет. И упрямые… слов нет.

Бывало, скажешь кому: «Федор там али Иван, айда на рыбалку, самый клев». А он: «Не-е-е… рано еще. По грибы схожу». Пока ходит, грибы ищет-шарит, а им до срока еще недели две, и клев пропадет, кончится. Все по грибы, а он с удочкой сидит сиднем, ничегошеньки и не высидит.

Или кинутся пахать наперед всех в деревне, а землица еще сырая, мокрая. Коня собьют, измучат, все поле измесят, зерно покидают, а землица коркой возьмется, ни одно зернышко на свет не пробьется.

С панталыку сбить любого могли, и спорить с ними не моги. Калганы, они и есть калганы. Все о том знали, в спор не встревали, подале их посылали.

Рос у них парень, Гришкой звали. Веснушек у него столько было, что новый человек увидит и приостановится, рот от удивления раскроет, уставится. Бабы шутили, что как к кому в избу вечерком зайдет-заглянет, так и лампы-фонаря не надо, светится весь.

Парень он добрый был, работящий, за девками не бегал, глазами не стрелял, а вот в жены себе татарку взял. Из Подбугорских юрт. Юртами татары свою деревню называли. Ходу до них часа два будет, через лес ежели, а в объезд, то поболе.

И вот приглядел себе Гришка Калганов из тех юрт татарку, Райкой звать. Где уж оне сошлись-снюхались, сказать трудно, но только объявил он отцу с матерью, что берет Райку в жены, и все тут. Видать, дала ему Райка раз, дала два и не оттащишь от нее парня никуда.

Отец было за вожжи: мол, нет на то моего согласия; мать Гришкина в слезы, реветь, плакать. А он на своем стоит, уперся и не своротишь, на коне не объедешь.

Мать ему:

– Как же ты, сыночек Гришенька, с некрещеной девкой жить станешь? Грех-то великий…

А Гришка ей:

– Мы и без нашего попа окрутимся по ихнему обычаю. У них там свой поп есть, муллой прозывается. Он все в лучшем виде и произведет, сделает.

Отец орет:

– Не дам на то своего отцовского благословения! Нет на свадьбу твою басурманскую моего согласия! А коль в дом ее приведешь, то обоих и прогоню, выгоню. Живите, где хотите. И дорогу в мой дом позабудь! Некрещеную не пущу!

Его слово кремень, а и Гришка не из творога слеплен, не на кислом молоке замешен, отвечает отцу:

– Коль так, то пойду к ним в юрты жить. Места хватит. Ихний дом у самой реки стоит, ни комаров тебе летом, ни паутов. Рыба рядом, покоса вволю, кедрач за деревней – живи не хочу.

Это он верно говорил, что места у татар получше нашинских будут и река на самом виду, рядышком. А косили наши мужики завсегда на ихних лугах из половины – половину сена себе, половину хозяину. Так те татары и жили вольготно, привольно, земля за ними считалась, а мы как бы в надел брали, половину им отдавали.

Только Гришка с родителями поговорил-полаялся, как на деревне уже все про то узнали-прознали. Встречают его на улице и в лицо пальцами тычут, насмехаются:

– Ну и удумал ты, паря! Это к татарам в работники пойтить, себя не жалеть. Да оне тебя заставят на Пасху Святую или Рождество работать, а в пост Великий скоромное лопать, ты и отказаться не посмеешь, оробеешь. Али не так?

– Так-то оно так, – Гришка им, – да у них тоже свой праздник есть, Райка мне говорила – Ураза называется. Вот и станем его праздновать, гулять, Бога поздравлять.

– Да у них заместо Бога – Аллах, в пух тебя и в прах! Как ты при живых родителях такое удумать можешь? Сам ты Ураза, ссы в глаза, все божья роса. Тьфу на тебя, Ураза…

Тут к Гришке прозвище и приклеилось это – Ураза. Пацанята бегут орут:

«Гришка-Ураза, натяни жопу на глаза!» Другой: «Ураза, уразина, басурманская образина!»