Сильные мести не жаждут

Потом еще дважды встречались Марина с Фросей. Ходили в лес, бродили по осенним поблекшим лугам, и так им было хорошо, спокойно, будто в родном краю. Тосковали по родным Жабянцам, только о них и говорили. В колхозе, наверное, собирают семена на весну, старый механик Крамаренко выкопал уже из глиняного карьера разобранный трактор, а около него ребятишки вьются, землянки погорельцам поставили, дрова на зиму из лесу привезли. Фрося рассказала, что Маринкина мама, вернувшись в деревню, поселилась у тетки Христи, кумы своей, вместе теперь бедствуют, ожидая, когда придет Марина с войны.

— Ты ж у нее одна осталась, — говорила Фрося.

О Павле не говорили. Наверное, побаивались, что неосторожным словом вспугнут судьбу, сглазят. Говорить как о погибшем — нет, а говорить что-то утешительное — повернет ли судьба, как душе хочется…

— Брось, Маринка! Как должно быть, так и будет!

— Всю войну отсиживалась по госпиталям… Совесть меня заедает.

— Да ну тебя!

— Он там, а я здесь, в безопасности, в тихом местечко пригрелась.

— Ты людей спасаешь, Марина. У тебя каждый день руки ноют от усталости… Ночи не спишь.

— Нет, нет! — отмахнулась Марина, сама еще не понимая, что должна делать.

По госпиталю ходила как привидение. Даже военврач, заметив ее угнетенное состояние, попытался ее расшевелить:

— Хватит, Марина! Мужа так себе не вернешь, а только беду накличешь. Похудела, в работе промахи. Старшая сестра жалуется, что стала невнимательной, рассеянной, хочет писать рапорт.

— Пусть пишет, — с безразличным лицом отозвалась Марина.

— Чего же ты хочешь? — строго спросил военврач.

— Вы сами знаете…

— В полевой медсанбат я тебя не отпущу, — властно произнес военврач. — У нас не хватает медперсонала.

Но однажды, выйдя после серьезной операции, посмотрел на Марину и тоном приказа сказал, чтоб собиралась. Объяснил, что нужно сопровождать в Москву группу раненых. Он ее берет с собой, пусть навестит мать Павла.

Когда он вышел, Марина приблизилась к окну, прижалась лбом к стеклу. «Давно нужно было поехать, — подумала она. — Только долго там не буду. Как только вернусь, подам рапорт, чтобы отпустили на курсы радисток. Буду летать, как мой Павлик. Может, в небе где-нибудь и встретимся».

* * *

Ездила в Москву, чтобы встретиться с матерью Павла, а попала на похороны. За день до ее приезда умер в госпитале старый Донцов, славный метростроевец, ополченец, человек с большими заслугами перед Родиной. Марина поняла это по тому, сколько разного люда пришло на похороны: и военные, и гражданские. Приехал на эмке даже генерал с каким-то товарищем в зеленом кителе без знаков отличия. Марину генерал пригласил к себе в эмку. С отцом Павла они дружили еще со времен гражданской войны, и смерть друга его очень огорчила. Он кивнул Марине на своего товарища и сказал, что это — немец и он воевал с Павлом Донцовым в Испании. Коммунист, старый подпольщик.

— Я знала одного немца… — тихо сказала Марина.

— Вы знали Гельмута Гуфайзена, — закивал головой немец. — Мы втроем были там, в Испании. Мы верим, что Донцов жив… Я хочу пожелать вам, чтобы ваш муж возвратился живым и невредимым.

Она едва успела на вокзал, где ее ожидал на перроне военврач. Генерал пожал ему руку, отвел в сторону, и они о чем-то долго говорили…

— Марина!.. — Фрося едва не сбила ее с ног. Шинель у нее мокрая, лицо уставшее. Обцеловала подружку, бодро затарахтела, что их отпустили погреться, а ночью должны они отбыть дальше. — Настя едет на фронт. Уже бегала в полевой военкомат. Будет у нас регулировщицей. Давай сегодня прощальный вечер устроим!

Марина нахмурила брови, укоризненно посмотрела на Фросю:

— Нет, Фрося!.. — Нежно обняла подругу, прижалась лицом к ее мокрой щеке. — Не могу я. Отца Павла похоронила. Не могу!

Повернулась и быстро пошла к госпиталю, чтобы не сказать подруге чего-нибудь лишнего. У каждого своя жизнь, и каждому по-своему жить в ней.

* * *

— Вот так, Марина Петровна, решил я посоветоваться с вами, — говорил доброжелательным тоном, сидя за служебным столом, военврач. Она внимательно слушала. — Как ты скажешь — так и будет.

У него в руках опять был конверт, который чем-то напоминал тот, с сообщением о Павле. Мелькнуло в голове: а может, случилось какое-нибудь чудо и опять написали, чтобы утешить, порадовать, успокоить. Пропал, мол, без вести, вычеркнут из списков и вдруг — появился! Это же война! Никто не может угадать свою судьбу…

Была уже глубокая ночь, весь госпитальный дом спал, скупо освещенная комната темнела углами, по стенам скользили тени. Тяжело было выдержать монотонную речь военврача, который почему-то нр. мог сказать ей все сразу, а только подступал к чему-то, подыскивал слова.

Потом развернул лист. Письмо было официальное и касалось Марины, вернее, медсестры Марины Донцовой. В нем говорилось, что командование считает возможным направить ее на курсы радисток специального назначения.