Что касается отношения графа Воронцова к театральному вопросу, то он им очень интересовался, часто посещал театры, особенно русский. Во взглядах на сценическое дело он неуклонно повторял воззрения Александра III, как твердый сторонник национализма и в репертуаре, и в личном составе артистов. Он порицал царившее до него преобладание иностранного, в особенности немецкого, элемента. Он не поощрял также приглашения иностранцев в службу монтировочной части.
Вообще нельзя упрекнуть Воронцова ни в пристрастии к каким-либо любимцам, ни в наличности несправедливых отношений к кому-либо из служащих. Но были служащие, значение которых он переоценивал, и излишнее его доверие к таким лицам приводило иногда к отрицательным результатам. Из таких лиц можно указать управляющего Государевым Кабинетом статс-секретаря Петрова, дельного и честного, но крайне узкого чиновника, и легкомысленного бывшего гусара и сослуживца Воронцова – Бера, заведывавшего во время коронации Николая устройством народных увеселений. О Петрове будет сказано ниже. Что касается Бера, то нужно сказать, что его самонадеянность до некоторой степени оказала косвенное содействие несчастной Ходынской катастрофе 1896 года, доставившей много тяжелых минут графу Воронцову.
Барон В. Б. Фредерикс.
«Beau et bête comme Frederiks»[110] – такова ходившая в [18]70-х годах аттестация командиру конного полка барону Владимиру Борисовичу Фредериксу, впоследствии, при Николае II, занявшему пост министра двора. Молва поддерживала такую аттестацию, но люди, близко знавшие барона, должны по совести сказать, что приведенное мнение не совсем основательно. Фредерикс был действительно красив. Прекрасная высокая фигура, весьма стройная, несмотря на возраст, высокая грудь, намекавшая на корсет, правильные приятные черты лица, ласковые глаза и необыкновенно тонкие и длинные усы, тщательно выхоленные. Все это вместе выделяло Фредерикса из толпы окружающих. Очень умен он не был, но и дураком его назвать было мало оснований. Хорошо светски воспитанный Фредерикс владел искусством приноравливаться к общественным и жизненным обстоятельствам. Всегда с корректной выдержкой и хладнокровием, он удачно разбирался во всем, что касалось его личных интересов. Прирожденный ésprit de conduite[111] и служебный такт его были несомненны. Не зная другой специальности, кроме кавалерийского дела, Фредерикс не торопясь делал свою карьеру. То, что давало повод считать Фредерикса глупым человеком, вероятно, лежало в его глубоком невежестве – в отсутствии образования. Он был, безусловно, лишен способности разбираться во всякого рода теоретических вопросах. Пройденная им военная школа не оставила в его сознании никаких научных знаний, кроме кавалерийских уставов и иппологических инструкций. Всякий отвлеченный вопрос оказывался для него таким же непонятным жупелом[112], как и для былой московской просвирни[113]. Связное изложение сложной мысли ему было недоступно. Прием служебных докладов, сколько я мог судить по личному опыту и по рассказам сослуживцев, являлся для барона Фредерикса источником мучений. С добродушным и приветливым вниманием выслушивал он доклад по какому-нибудь вопросу, допускающему решение и в положительную, и в отрицательную сторону. Доклад кончен. Фредерикс одобрительно кивает головой докладчику и говорит: «Да!.. Прекрасно!.. Это дело ясное… Надо отказать!» «Ваше превосходительство, вы изволите положить резолюцию?» – спрашивает докладчик. Лицо барона меняется. Морщины на лбу выдают мучительное напряжение мысли. «Да! Конечно, нужна резолюция… Вы как думаете?» – «Я полагаю, что необходимо мотивировать отказ». – «Да, конечно, нужна мотивировка!.. Вы бы как думали мотивировать?» Докладчик излагает формулировку мотивов. «Вот, вот!.. Прекрасно, я именно это и хотел сказать… Совершенно правильно… Пожалуйста, вот кусок бумаги, напишите мне это». Докладчик пишет полный проект резолюции, а барон Фредерикс тут же переписывает ее на полях доклада.Это приводило к тому, что умудренный опытом докладчик приходил докладывать, имея в портфеле запас писаных вариантов на вероятные резолюции по отдельным вопросам.