Читаем Силуэты театрального прошлого. И. А. Всеволожской и его время полностью

Что касается отношения графа Воронцова к театральному вопросу, то он им очень интересовался, часто посещал театры, особенно русский. Во взглядах на сценическое дело он неуклонно повторял воззрения Александра III, как твердый сторонник национализма и в репертуаре, и в личном составе артистов. Он порицал царившее до него преобладание иностранного, в особенности немецкого, элемента. Он не поощрял также приглашения иностранцев в службу монтировочной части.

Вообще нельзя упрекнуть Воронцова ни в пристрастии к каким-либо любимцам, ни в наличности несправедливых отношений к кому-либо из служащих. Но были служащие, значение которых он переоценивал, и излишнее его доверие к таким лицам приводило иногда к отрицательным результатам. Из таких лиц можно указать управляющего Государевым Кабинетом статс-секретаря Петрова, дельного и честного, но крайне узкого чиновника, и легкомысленного бывшего гусара и сослуживца Воронцова – Бера, заведывавшего во время коронации Николая устройством народных увеселений. О Петрове будет сказано ниже. Что касается Бера, то нужно сказать, что его самонадеянность до некоторой степени оказала косвенное содействие несчастной Ходынской катастрофе 1896 года, доставившей много тяжелых минут графу Воронцову.

Барон В. Б. Фредерикс. «Beau et bête comme Frederiks»[110] – такова ходившая в [18]70-х годах аттестация командиру конного полка барону Владимиру Борисовичу Фредериксу, впоследствии, при Николае II, занявшему пост министра двора. Молва поддерживала такую аттестацию, но люди, близко знавшие барона, должны по совести сказать, что приведенное мнение не совсем основательно. Фредерикс был действительно красив. Прекрасная высокая фигура, весьма стройная, несмотря на возраст, высокая грудь, намекавшая на корсет, правильные приятные черты лица, ласковые глаза и необыкновенно тонкие и длинные усы, тщательно выхоленные. Все это вместе выделяло Фредерикса из толпы окружающих. Очень умен он не был, но и дураком его назвать было мало оснований. Хорошо светски воспитанный Фредерикс владел искусством приноравливаться к общественным и жизненным обстоятельствам. Всегда с корректной выдержкой и хладнокровием, он удачно разбирался во всем, что касалось его личных интересов. Прирожденный ésprit de conduite[111] и служебный такт его были несомненны. Не зная другой специальности, кроме кавалерийского дела, Фредерикс не торопясь делал свою карьеру. То, что давало повод считать Фредерикса глупым человеком, вероятно, лежало в его глубоком невежестве – в отсутствии образования. Он был, безусловно, лишен способности разбираться во всякого рода теоретических вопросах. Пройденная им военная школа не оставила в его сознании никаких научных знаний, кроме кавалерийских уставов и иппологических инструкций. Всякий отвлеченный вопрос оказывался для него таким же непонятным жупелом[112], как и для былой московской просвирни[113]. Связное изложение сложной мысли ему было недоступно. Прием служебных докладов, сколько я мог судить по личному опыту и по рассказам сослуживцев, являлся для барона Фредерикса источником мучений. С добродушным и приветливым вниманием выслушивал он доклад по какому-нибудь вопросу, допускающему решение и в положительную, и в отрицательную сторону. Доклад кончен. Фредерикс одобрительно кивает головой докладчику и говорит: «Да!.. Прекрасно!.. Это дело ясное… Надо отказать!» «Ваше превосходительство, вы изволите положить резолюцию?» – спрашивает докладчик. Лицо барона меняется. Морщины на лбу выдают мучительное напряжение мысли. «Да! Конечно, нужна резолюция… Вы как думаете?» – «Я полагаю, что необходимо мотивировать отказ». – «Да, конечно, нужна мотивировка!.. Вы бы как думали мотивировать?» Докладчик излагает формулировку мотивов. «Вот, вот!.. Прекрасно, я именно это и хотел сказать… Совершенно правильно… Пожалуйста, вот кусок бумаги, напишите мне это». Докладчик пишет полный проект резолюции, а барон Фредерикс тут же переписывает ее на полях доклада.

Это приводило к тому, что умудренный опытом докладчик приходил докладывать, имея в портфеле запас писаных вариантов на вероятные резолюции по отдельным вопросам.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Русский крест
Русский крест

Аннотация издательства: Роман о последнем этапе гражданской войны, о врангелевском Крыме. В марте 1920 г. генерала Деникина сменил генерал Врангель. Оказалась в Крыму вместе с беженцами и армией и вдова казачьего офицера Нина Григорова. Она организует в Крыму торговый кооператив, начинает торговлю пшеницей. Перемены в Крыму коснулись многих сторон жизни. На фоне реформ впечатляюще выглядели и военные успехи. Была занята вся Северная Таврия. Но в ноябре белые покидают Крым. Нина и ее помощники оказываются в Турции, в Галлиполи. Здесь пишется новая страница русской трагедии. Люди настолько деморализованы, что не хотят жить. Только решительные меры генерала Кутепова позволяют обессиленным полкам обжить пустынный берег Дарданелл. В романе показан удивительный российский опыт, объединивший в один год и реформы и катастрофу и возрождение под жестокой военной рукой диктатуры. В романе действуют персонажи романа "Пепелище" Это делает оба романа частями дилогии.

Святослав Юрьевич Рыбас

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное