Симонов и Цапля

Во вторник я приехал в Павловск за два часа до нашего свидания – у меня рано закончились лекции и хотелось немного побродить по парку в одиночестве. Было пока сухо и тепло, но небо уже затянулось тучами, ночью обещали грозу и сильное похолодание. В парке я встретил лишь несколько мамаш с колясками; какой-то бравый красавец лейтенант прошествовал мимо меня в парадной военной форме; в целом же было тихо и немноголюдно. До свидания с Ириной оставался еще час и я решил навестить один маленький прудик, возле которого любил гулять еще в середине девятнадцатого века – там тогда стояли по полукругу статуи семи свободных искусств, были по-итальянски подстрижены клумбы и по воскресеньям играл духовой оркестр. Я уже почти добрался до поворота к этому прудику, как вдруг услышал с соседней дорожки, скрытой за узкой полосой деревьев, знакомый голос. Я остановился как вкопанный – это был голос Ирины.

– Сережа, ну зачем ты меня так обижаешь? Ты же знаешь, как я люблю тебя, я готова ноги тебе целовать, за что ты так со мной? – навзрыд говорила Ирина.

– Тебе что в лоб, что по лбу, заладила, дура, одно и то же, – отвечал ей грубый мужской голос. – Ты мне сколько блоков сигарет обещала? Десять! А принесла сколько? У нас они в два раза дороже стоят, чем в Ленинграде, я же говорил тебе! Ты понимаешь, сколько денег я не заработаю из-за тебя? Эх ты, дура кривозубая!

– Сереженька, но ведь три блока тоже хорошие деньги. Ну не получилось у меня занять у мамы, она на переезд все наши сбережения потратила, да еще и стипуху нам задерживали.

Я стоял и сгорал огнем, слушая все это, но ноги не поворачивались уйти, я был в шоке.

– И чего я вообще сюда приперся из-за трех блоков? Ну ладно, ладно, не реви. Три принесла, и на том спасибо. В сентябре приеду, съездим на Вуоксу на неделю. Не реви ты.

– Сереженька, ты же мне слово офицера давал.

– Я свое слово держу. Ладно, Ирка, прости, погорячился. Просто я деньги уже парням пообещал, а ты меня так подвела.

– Сереженька, извини меня пожалуйста. Ты вроде не говорил, что деньги кому-то обещал.

– Ладно, выкрутимся как-нибудь. Ну давай, пока!

Я был поражен и не знал, куда деваться; через мгновение из-за поворота показался тот самый высокий бравый лейтенант, он прошел мимо меня, косо глянув и ухмыльнувшись; в руках у него трепыхался большой белый полиэтиленовый пакет. За деревьями на скамейке всхлипывала Ирина; я готов был провалиться под землю от ужаса и стыда за нее, и решительно не знал, что мне делать дальше. Я отправился назад, свернул на маленькую тропинку и присел на пенек. «Ну надо же, ведь я прямо как будто накаркал своими предположениями о том, что у Ирины все непусто и непросто в личной жизни», – думал я. «Но как возможно такое унижение! И что мне с этим делать?» Я решил все-таки подождать у ворот парка в назначенное время, чтобы убедиться, что Ирина не придет. Она действительно не пришла, и мне от этого слегка полегчало; хоть в этом она повела себя с достоинством, не сочла возможным в таком состоянии видеться со мной.

Через несколько дней мы встретились с ней в общежитии, она была очень рада мне, сильно извинялась за свое отсутствие в парке, говорила, что плохо себя чувствовала в тот день, и позвала меня гулять. Телефона у них в общежитии не было; все мы в те времена полагались на слово друг друга, и если кто-то не являлся на встречу, то было ясно, что для того существует весьма уважительная причина. Мы гуляли с Ириной до ночи, и казалось, что все между нами было по-прежнему хорошо и многообещающе. Она все так же избегала разговоров о себе и своей жизни, предпочитая отвлеченные темы – литературу, науку, политику; разумеется, она ни словом не обмолвилась со мной о Сергее, да и мне самому никаких личных вопросов не задавала. Но меня это уже нисколько не беспокоило; теперь я отлично понимал, что ни открытости, ни откровенности мне от нее пока не дождаться и я занимаю в ее жизни лишь определенное место – а именно, в точности как я и рассуждал тогда в метро, место еще одного ухажера, которого тоже нужно держать на крючке.

В следующую нашу встречу Ирина попросила меня помочь с перестановкой мебели в их новой квартире; к нам присоединился Савелий и мы втроем поехали на Ломоносовскую, а оттуда на автобусе к ним на улицу Дыбенко.

– Явимши, незапылимши. И где вас черти носят? – недовольно сказала мама Ирины, открыв нам дверь.

– Так, мама, ты опять выпила? И вся квартира прокурена – ты бы хоть дверь на балкон открывала, что ли, когда куришь, – ответила ей Ирина.

Мы с Савелием принялись передвигать тяжелый шкаф, а Ирина с мамой наблюдали за нами и вполголоса переругивались; Ирина что-то выговаривала ей, мама отшучивалась.

– Ты так станешь алкоголичкой, – тихо, сквозь зубы, бурчала Ирина.

– В школе станешь букварем, в джунглях станешь дикарем, – отвечала мама.

– В море будешь рыбарем, – язвительно отвечала ей Ирина.

– Точно! Ты у меня способная девочка.

– Светлана Юрьевна, что дальше делать? – спросил Савелий, когда мы закончили со шкафом.

– Пойдемте, выпьем немного, а потом будем вешать полки.