Симонов и Цапля

«Черт побери, как я себя веду, что я говорю? Такого со мной прежде не было. Это все он – Савелий, это его присутствие заставляет меня выкидывать такие штуки. Хорошо что он летом уезжает – этот парень, кажется, способен вывести меня на чистую воду», – подумал я. Однако мне все-таки удалось собрать волю в кулак и я начал рассказывать:

– Ну так вот! Декарт на самом деле пришел к такому выводу: «Я сомневаюсь – следовательно я существую». Понимаете, его волновал вопрос – что можно подвергать сомнению, а что нельзя. Казалось бы, абсолютно все можно подвергать сомнению. И он сказал – давайте подвергнем сомнению собственную экзистенцию. Я сомневаюсь в ней, значит я думаю о ней, значит я сознательно мыслю о ней. Нельзя сомневаться, не мысля, и не осознавая то, что ты мыслишь. Вы обращали внимание, что во сне вы никогда не сомневаетесь? Это потому, что во сне нет сознания, и оно не может указать вам на то, что вы сомневаетесь. Ну так вот, я сомневаюсь, значит я мыслю, значит есть мысль. Но если есть мысль, то должен быть кто-то, кто ее производит. Кто это? Кто сомневается, кто мыслит, если не я? Значит, если я мыслю, то выходит – я существую. И значит, нельзя сомневаться в своей экзистенции, сомневаясь в ней, вы только подтверждаете ее. И конечно, ваша эта фраза «Я мыслю – следовательно я существую» – также абсолютно верна, хотя Декарт, по-моему, именно так не формулировал.

– Подождите, подождите, – сказала Ирина. – А почему нельзя сказать «Я чувствую – следовательно я существую»?

– Потому что само понятие «я существую» – это уже некая идея, это отвлеченное утверждение, к которому можно прийти только через мысль. Критерий – в присутствии сознания, мышления. Во сне нельзя быть уверенным, что вы существуете, а наяву – можно. Однако Декарт вовсе не искал критерий экзистенции. Он отвечал на совершенно другой вопрос – в чем точно нельзя сомневаться? И нашел ответ – в собственной экзистенции.

– Кто пойдет за пивом? – спросил черноволосый парень. – Что-то у нас тут все стало шибко серьезно.

– А я поняла вас, – сказала одна из девушек. – Классное рассуждение! Я согласна с Декартом!

– Хватит, славный царь Салтан, басурманить христиан, – басом, нараспев, продекламировал какой-то парень, все дружно засмеялись и тема экзистенции была закрыта.

Студенты достали гитару, принялись напевать последние песни Цоя, говорили что-то про концерты Кино, а я снова погрузился в какой-то транс, навеянный Декартом и воспоминаниями, снова отстранился от действительности. Я скользил глазами по веселой компании за столом и с трудом узнавал этих людей. Кто они и почему я сижу рядом с ними? Это ведь люди будущего, как раз такие, какими мы представляли их в беседах с Изоттой, с Агриппой, с Декартом. Изотта, которая умерла незадолго до введения книгопечатания, говорила, что если все научатся читать и у всех будет право высказывать свое мнение, то аристократам не удержать своего привилегированного положения, их богатства рано или поздно будут отобраны, а простолюдины будут законом уравнены с ними в правах. Она оказалась права, умница Изотта. Агриппа говорил, что университеты насаждают казенное, не выстраданное знание, и убивают дух независимого естествоиспытания, что приведет к замусориванию научного ума и исчезновению глубоких цельных исследователей, таких как он сам. И он, несомненно, оказался прав, этот мрачнейший из умов – Агриппа. Декарт говорил, что люди будущего смогут быстро передвигаться с помощью колесных механизмов, передавать сообщения на расстоянии с помощью сигналов, изобретут лекарства от многих болезней, но все это так развратит их, что они станут ленивыми, слабыми и болезненными. И он тоже оказался прав, гениальный Декарт.