Симонов и Цапля

Бабушка Фины поразила меня с нашей самой первой встречи. Бывает раз в сто лет, что окажешься рядом с незнакомым человеком, и сразу все чувствуешь, и знаешь – это твой человек, и понимаешь, что будет дружба и любовь. То был как раз такой случай, и я ругаю судьбу за то, что она не свела меня с этой бабушкой лет на пятьдесят раньше. В первую же секунду нашего знакомства она посмотрела на меня своими ясными, молодыми, глубокими глазами и сказала: «Вот это гость так гость – здесь таких давно уже не делают!» Она попросила мою ладонь и долго смотрела на нее, после чего достала из шкатулки икону не кого-нибудь, а святого Христофора-Псеглавца, перекрестилась и спросила меня: «Вы, дорогой, из какого века к нам пожаловали?» Она заявила мне, что ее род берет свое начало в Скифии, что по ночам она общается в грезах со своим далеким предком, скифским кочевником, и что совсем недавно она видела меня во сне при облаве на львов где-то на границе Парфии и Армении. Я сумел, пользуясь прежними связями, изыскать кое-какие средства и переселить их с внучкой в отдельный маленький домик; я стал постоянным их гостем и сердечным другом; Фину определили в школу и она прекратила участие в нашей банде. Бабушка была неграмотной и никогда не читала книг, но непостижимым образом знала и подробно рассказывала о многих событиях прошлых времен, иногда ее истории до мелочей совпадали с тем, что я воочию наблюдал столетия назад. Общение с ней – тонкое, умное, глубокое, ироничное – наполняло меня давно забытыми эмоциями, и хотя оно убивало во мне новообразованную скотину, я не мог найти в себе сил отказаться от него. Ее талант предвидения граничил с ясновидением – я убедился в этом, когда начал рассказывать ей о своих прошлых мытарствах, и она перебила меня, спросив: «А внутрь вашей цапли вы не догадывались заглядывать?» Дошло до того, что я, исполненный священным ужасом, спросил ее, кто бы мог оставить в цапле эту судьбоносную для меня записку. Но она покачала головой и заявила, что выше ее сил знать такое. Ее дар никоим образом не распространялся на будущее – она не дала мне ни единого совета насчет осуществления моей миссии – это, по ее словам, была «тонкая материя любви, которая не поддается никакому предсказанию». «Я люблю вас, но не смогу предать вас, я уже слишком стара, чтобы пойти на это», – шутила она надо мной. Мы нежно любили друг друга, и нам совершенно не мешало, что мы так и не перешли на ты, и не имели известной близости; к сожалению, наша любовь длилась всего три года, до самой ее смерти.

Знакомство с ней я воспринял как знак для меня. Знак того, что у меня получится, знак веры в свои силы. Люди любят верить в знаки, и чем ничтожнее человек, тем легче он в них верит. Я никогда не верил ни в какие знаки, но в тот момент почувствовал, что этот знак – настоящий. Также после ее смерти меня осенила удивительная идея и я внимательно присмотрелся к Фине, которая к тому времени оформилась в угловатого, хмурого подростка. Она жила теперь одна в своем домике и вполне справлялась сама со своим нехитрым хозяйством, я приходил два раза в неделю и помогал, чем мог. Мы разговаривали, и я замечал, что она унаследовала от бабушки много милых мне черт и свойств характера. Также я видел, что девочка очень тепло, с благодарностью и нежностью, относится ко мне, и даже, наверное, привязана ко мне. Какое-то время меня одолевали сомнения, но я не смог преодолеть себя и решил, что судьба все равно рассудит по своему, а я не должен упускать своего шанса. Я объявил Фине, что уезжаю в другую страну, к сыну, которому сейчас восемнадцать лет, и вернусь я или нет, я сам не знаю. Девочка, конечно, была расстроена и очень трогательно прощалась со мной и умоляла не теряться и писать. Я вновь сумел раздобыть денег у моих старинных должников из местной аристократии, и оставил Фине приличное состояние, зная, что она использует его рачительно и добродетельно.