Время шло и Фину постепенно охватывало то же несчастье, что и моих возлюбленных из далекого прошлого – она начала стесняться своей старости передо мной, переживала о своих морщинах и дряблых мышцах, старалась не смотреть мне в глаза. Я объяснял ей, что и бабушку ее я любил уже старенькой и что стесняться меня не нужно, но увы – пропасть в возрасте разделяла нас все сильнее; Фина была поистине изумлена моим по-прежнему молодым видом и потихоньку нашептывала молитвы. Спустя некоторое время с нашим лучшим другом по имени Грегор, когда-то одним из самых отчаянных ребят моей разбойничьей компании, случилось несчастье – его тридцатилетний сын убил в драке бандита, напавшего на его друзей, и был, к всеобщему негодованию, осужден на пожизненное заключение. Мы с Финой много занимались с сыном Грегора в начале нашей совместной жизни, часто брали его к себе по праздникам; он рос у нас на глазах и я любил его, как своего ребенка. После приговора Грегор, к тому времени уже вдовец, был безутешен – его старшая дочь умерла от чахотки еще десять лет назад, и теперь он должен был навсегда расстаться и со вторым ребенком. Самое удивительное обстоятельство заключалось в том, что сын Грегора был внешне весьма похож на меня – и ростом, и сложением, и формой лица – мы много раньше смеялись и шутили на эту тему. За три дня перед тем, как этапировать парня в какую-то далекую тюрьму, его должны были привезти на час домой, чтобы он мог попрощаться с родственниками. Вечером накануне этого дня Фина подошла ко мне так близко, как давно уже не подходила и спросила:
– Бен-Шимон, тебе никогда не приходило в голову, что не женская любовь спасет тебя, а любовь верного ученика?
Она читала мои мысли – я в последнее время много размышлял именно об этом.
– Фина, что ты вдруг? Да, конечно, приходило. Но где найти такого? Чему я его смогу его научить, я же не Иешуа.
Мы помолчали немного, выпили по чашке воды и сели рядышком на скамью. Было понятно, что на уме у нас одно и то же.
– Знаешь, Фина, мне кажется, что есть и моя вина в том, что случилось с сыном Грегора. Ведь это я приучил всех вас стоять за друга как за себя самого и решать все своими руками.
– Бен-Шимон, я догадываюсь, что ты задумал. Ты не боишься?
Я посмотрел на нее с отчаянием и сожалением.
– Ты все правильно думаешь, Бен-Шимон. Я отпускаю тебя. Я скоро умру и ты уже дал мне все, что мог. Я – старуха, могила плачет по мне.
– Я хотел быть с тобой до конца, Фина.
– Нет, Бен-Шимон, лучшего конца, чем сейчас, не нужно. Теперь ты сможешь сослужить службу и для Грегора, сохранить для него его сына, и провести время в таком месте, где люди еще как ищут себе учителей. Я благословляю тебя.
Эти ее слова окончательно решили дело. На следующий день я видел Фину в последний раз в жизни. Солдаты передали нам парня и сторожили перед домом, а через час получили обратно меня, переодетого в тюремную одежду. Так я попал в центральную тюрьму франков Карла Великого в Генуе, где провел следующие пятнадцать лет своей жизни.
Глава тринадцатая. Генуэзская тюрьма.
– Глаза у нее синие, что твои ирисы, а волосы – белые, как снег. Ее предки были из Скании, там, она говорит, все люди будто вылиты из молока.
– Дурак ты, Гримоальд, ну кто же женится на красивых? Красивую и так-то сложно удержать, а уж только исчезни на год, и все – упорхнула бабочка, и попалась в чей-нибудь сачок.
– Да не в красоте дело. Понимаешь, она у меня хрупкая, слабенькая – ведра из колодца не поднимет, постоять за себя не может.
– А, ну тогда понятно. Но смотри – на таких изящных красоток спрос тоже велик.
– Ну ничего, я через три месяца освобожусь, и посмотрим. Если что, то помнишь, я тебе рассказывал про тайник на Корсике? У меня там кое-что такое запрятано, перед чем она никак не устоит, вернется ко мне как миленькая. Только бы добраться дотуда, ведь эти чертовы франки сейчас на Корсику никого не пускают.
– Гримоальд, давай уговор: есть у меня один знакомый антрустион, он как раз служит на побережье, я дам ему знать и он переправит тебя на Корсику. А ты на обратном пути оставишь ему для меня пятнадцать солидов. По рукам?
– По рукам!