Симонов и Цапля

Мое помутненное сознание говорило мне в те дни, что нужно сдаться, выбросить цаплю в море, уехать куда-нибудь на остров и поселиться там навечно, отключив сознание. Боже, до чего хорошо обычным людям в такие моменты – взял веревку да повесился. «А может и вправду попробовать, чем черт не шутит?» – подумал я, – «кто его знает, нет ничего вечного под Луной, и мое бессмертие тоже не может быть вечным». В соседней камере уже много лет сидел старый грек, который был в особых отношениях с тюремным начальством – он получал с воли разную всячину и приторговывал ею, а нередко и раздавал бесплатно. Он снабдил меня веревкой и заверил, что она взята из нового мотка самого крепкого сорта, который еще никого не подводил, и выдержит даже быка. Дело было верное, все наши висельники – а такие случались в тюрьме по нескольку раз в месяц, брали веревку у этого грека и завершали свое дело без осечек. Я на всякий случай попросил проверить веревку здоровяков нашей камеры, и они подтвердили мне, что вешаться эдакой веревкой под стать самому королю. В тюрьме вообще уважительно относились к такому решению человека, особенно пожизненно осужденного, помогали, чем могли, и даже скидывались на последующую помощь семье. Наконец, ненастной ночью, все мои сокамерники собрались возле моего лежака и зажгли свои светильники, мы выпили и попрощались. Из припрятанных досок тут же сколотили высокий табурет, а к решетке окна, под потолком, прикрепили железный крюк. Меня, стоящего на табурете, дружно перекрестили и тот самый здоровяк-бургунд выбил из-под меня мой эшафот. Шея моя затрещала, из глаз посыпались искры, и я, даже не потеряв сознание, рухнул на каменный пол – веревка все-таки оборвалась надо мной. Уже через полчаса я мог говорить; боль в шее была терпимой; мои сокамерники единодушно крестились и с изумлением смотрели на меня. В последующие дни их радости не было предела, мы пировали и совместно выпили годовой запас вина всего нашего корпуса, при полнейшем попустительстве охраны. Я с удивлением обнаружил, что все вокруг неподдельно счастливы, что я не умер; отлично помню, как это освежило меня и придало сил; с того момента я стал как будто оправляться и приходить в себя.

Время лечит – с этим никто никогда не мог поспорить; прошел десяток лет и тюремное братство, а также изнуряющий и подавляющий любые переживания труд на каменоломнях, поставили меня на ноги. Я приобрел среди заключенных множество друзей, учеников, и даже, в какой-то степени, последователей во взглядах; моя репутация необычного человека все усиливалась и после смерти грека-коробейника я стал, пожалуй, самым авторитетным узником в нашем тюремном корпусе. Я даже уговорил начальство предоставить мне обширную тюремную аудиторию, обычно пустующую, для проведения ежевечерних уроков франкского языка и богословия для всех желающих; в дальнейшем начальство обещало мне отдельные занятия с избранными учениками. Заключенные любили меня и я думал тогда, что если и суждено было сбыться словам Фины о верном ученике, который станет номером первым из моего заветного пергамента, то о лучших условиях для такого события нельзя было бы и мечтать – где, как не здесь, в тюрьме, ученики отдаются учителю полностью, без остатка, не отвлекаясь на мирскую суету; именно в тюрьмах во все времена формировались самые крепкие компании единомышленников, которые потом всю жизнь стояли друг за друга и были способны свергнуть самых могущественных королей.

Однако невезение Господне не обошло меня и в этом предприятии – в 790 году Генуэзская тюрьма была почти полностью разрушена при подавлении восстания заключенных. Повстанческие настроения уже давно росли в одном из корпусов тюрьмы, где сидело множество знатных лангобардов, плененных при недавнем покорении франками Римских земель. Может быть, и это тоже явилось причиной, по которой мне разрешили проводить открытые уроки для узников всей тюрьмы – так начальство надеялось перевоспитать заговорщиков, направить их энергию в иное русло. Но никто, в том числе и я, не подозревал, до какой степени заговор корпуса лангобардов был в любую минуту готов превратиться в вооруженное восстание. Как выяснилось впоследствии, часть стражи была на стороне повстанцев и долго и тщательно снабжала их оружием. Когда началось восстание, заговорщики за одну ночь перебили все начальство и охрану, сломали двери всех корпусов и тюремные ворота; заключенные ринулись на свободу, но были встречены подоспевшими войсками взбешенных франков, которые резали и кололи направо и налево, убивая всех узников без разбору. В ужасе толпы заключенных ринулись обратно в корпуса и началась настоящая бойня; на моих глазах были убиты почти все мои сокамерники и ученики; я сам получил страшную рану в груди от прилетевшей франциски, и потерял сознание.

Глава четырнадцатая. Дочь Васконии.