Симонов и Цапля

В конце осени 1590 года меня отправили на неделю с деловой поездкой в Оксфорд – я должен был провести там встречи на нескольких кафедрах, объясняя новые стандарты и инструкции королевской палаты мер и весов. Вместо недели я провел там десять дней, и вернулся в Лондон вечером 30 ноября. Экипаж довез меня до Лиденхолльского рынка, откуда я отправился домой пешком; по пути я заглянул в продуктовую лавку и столкнулся там с девушкой Джона. Я давно хотел поговорить с ней о моем друге и обрадовался такому случаю.

– Ну что же, Джон уже никак иначе, чем невестой, вас не называет. Я очень рад за него и надеюсь, что скоро смогу присутствовать на вашем бракосочетании и выразить вам искренние пожелания долгой и счастливой совместной жизни, – сказал я ей.

Она вдруг изменилась в лице и потупилась, а потом подняла на меня полные гнева глаза и сказала:

– Боюсь разочаровать вас, но свадьбы не будет. Этот негодяй совсем сошел с ума и я послала его ко всем чертям. Всю последнюю неделю он сидит взаперти и колдует над какой-то серебряной статуэткой, а мне он заявил, что… впрочем, это мое личное дело.

– Что вы сказали? Над чем он колдует?

– Над статуэткой птицы. Он лепит с нее очередную скульптуру Давида. Он совершенно рехнулся, и я буду с вами откровенна, ведь вы его близкий друг – он нанес мне такие оскорбления, которые я никогда не прощу ему.

Я побежал домой – окно в мою кухню было разбито и заколочено досками; из квартиры ничего, кроме моей серебряной цапли, не пропало. Я немедленно отправился к Джону, но в его особняке меня уже поджидала полицейская засада. Меня немедленно арестовали по обвинению в разглашении государственных секретов и шпионаже в пользу Франции. На следующий день в здании Ньюгетской тюрьмы состоялся суд, на котором присутствовали всего два человека – я и мой судья. Мне было заявлено, что на меня был получен донос от людей, «чья высокая репутация не оставляет никаких сомнений в моей виновности». Донос уличал меня в передаче секретов палаты мер и весов французским шпионам в Оксфордском университете. Судья предложил мне одно из двух наказаний на выбор – пожизненное заключение в Ньюгетской тюрьме, или бессрочная высылка из Английского королевства, без права возвращения. Я немедленно согласился на второе и в начале декабря 1590 года был посажен на военный корабль и покинул Англию с небольшим мешком личных вещей, который полиция передала мне из моей квартиры.

Часть пятая. Ирина. Глава двадцать шестая. В поисках цапли.

Лишь спустя двадцать лет, в 1610 году, мне удалось по поддельным документам вернуться в Лондон. Я сумел выяснить, что Джон вскоре после моего отплытия из Англии уволился из палаты мер и весов; еще через восемь лет его сестра умерла, он окончательно разорился, продал дом и имущество, и кое-как рассчитавшись с долгами, исчез в неизвестном направлении. Я переговорил с его бывшей натурщицей и без пяти минут невестой, теперь уже солидной женщиной и матерью троих прелестных девушек, и она сообщила мне, что Джон перед отъездом из Лондона много пил, совсем помешался, и она не поставит и шиллинга на то, что мне удастся разыскать его живым.

Однако она могла бы выиграть у меня шиллинг. Я не собирался предпринимать дальнейших попыток найти Джона, будучи уверенным, что цапля моя была продана вместе со всем его имуществом, но судьбе, видимо, было угодно, чтобы мы встретились с Джоном вновь. Однажды, по дороге в Сити, где я методично обходил все разбросанные там в изобилии антикварные лавки, я решил свернуть в Вестминстер и остановился на минуту возле бывшего особняка Джона. Этот дом был теперь покрашен в нарядный ярко-желтый цвет, изящная лужайка с фонтаном указывала на прочное финансовое положение новых хозяев. На улице было, как всегда в этом районе, тихо и безлюдно, но вдруг из дома неподалеку вышла пожилая женщина, посмотрела на меня и как будто осеклась на половине шага. Она еще немного поглядела на меня, вернулась в дом, и вскоре появилась снова, держа в руках крупный лист бумаги. Она направилась прямиком ко мне, представилась соседкой Джона Баркли и предъявила мне мой портрет в карандаше, нарисованный, несомненно, самим Джоном.

– Ну надо же, оказывается, Джон ничего не выдумал. Вас ведь зовут Саймон, не так ли? – сказала она мне. – Ах, бедный Джонни – он был моим лучшим другом детства. Видите вон тот садик – мы с ним и другими детьми не вылезали оттуда, все наше детство там прошло. А сейчас – что с нами сталось? Боже мой, жизнь пролетела в одно мгновение! Зайдемте пожалуйста ко мне, Джон просил кое-что передать вам.

Сердце мое бешено заколотилось в предвкушении невероятного везения, но поначалу меня постигло разочарование – мне было передано лишь письмо от Джона. Однако, когда я, вежливо выпив чашку чая, вышел от соседки и вскрыл конверт, то надежда на счастье вновь вернулась ко мне. Джон в короткой записке просил у меня прощения, сообщал свой адрес в Саутгемптоне и заверял, что цапля при нем и он вернет ее мне при встрече.