Симонов и Цапля

На пути в Петербург я познакомился в каком-то захудалом и еще не вполне очнувшемся от зимы местечке с русским дворянином Платоном Сперанским. Мы вместе ожидали обеда в единственном трактире этой деревеньки, затем вместе оживленно обедали, и, найдя нашу компанию освежающе приятной, а дорогу невыносимо скучной, решили продолжать путь вдвоем, в экипаже Сперанского. Он был отставным артиллерийским капитаном и статским советником, и возвращался домой из Вены, где провел зиму, решая какие-то свои семейные вопросы. Ему было около пятидесяти лет, он был грузным, кряжистым, шумным, и любил хорошо покушать; впоследствии он открыл для меня немало замечательных гастрономических уголков Петербурга, где водились деликатесы любой европейской кухни. Благодаря нашему дорожному знакомству я приехал в российскую столицу уже не совсем одиноким; мы дружили со Сперанским еще двадцать лет, до самой его смерти. Он, как я вскоре убедился, являлся типичным представителем русского дворянства; его взгляды, привычки, поведение – все это было точное отражение высшего общества России; мне очень повезло, что еще до приезда в Петербург я был введен в курс интересов и умонастроений той страны, о которой я прежде почти ничего не знал.

Уже с самого первого разговора со Сперанским (говорили мы на русском, который я до тонкостей отшлифовал еще в тюрьме), я понял, что в России мне предстоит иметь дело с новым для меня духом и взглядом на вещи, с новым жизненным укладом, и это немало порадовало меня – «в России мне будет нескучно» – с таким ощущением подъезжал я к столице.

– Поскольку вы никогда не были в нашей стране, и едете к нам по назначению в серьезное учреждение, то вам, милейший Яков Семенович, надо быть готовым к некоторым нашим особенностям, с коими вы наверняка не сталкивались у вас на родине, – рассказывал мне Сперанский, пока мы тряслись на ужасных дорогах Эстляндской губернии, размытых весенней распутицей и в некоторых местах еще не полностью освободившихся ото льда. – Дело в том, что, не знаю, слышали вы об этом или нет, но сто лет назад государь-император Петр Великий начал борьбу с дураками в нашем отечестве, чтобы хоть немного подтянуться к вашей Англии и вывести Россию из вековой темноты. Он перевел многие делопроизводства на европейский лад, основал столичную академию наук и принялся выписывать ученых людей из-за границы. Вот и вы тоже едете учить нас языкам и светлым идеям, но, поверьте, учить чему-либо русского человека – только себя обижать. Вот у нас университет выпускает в год с три десятка толмачей по вашему аглицкому языку, но при этом именно вас приглашают к нам из Европы на должность переводчика. Это потому, доложу я вам, что наши-то толмачи хотя и говорят по-вашему, но думают-то они исконно по-нашему! И толку от них в тонких дипломатических делах никакого нет.

– Отчего же так, Платон Алексеевич? – спрашивал я Сперанского.

– А оттого, батенька, что образование не лечит от глупости. Так-то. Вот раньше, доложу я вам, не было у нас университетов, и все наше дворянство было в равной степени темное – лишь французскими манерами и хвастались друг перед другом, и никто особо не умничал. Но теперь появилась ужасная вещь – диплом! В России, батенька, нынче диплом об образовании – это полжизни, и если он у тебя есть, то болтай что хочешь – глупым тебя назвать никто не осмелится. Ведь глупость твоя теперь – с дипломом! Видите ли, Яков Семенович, в устах необразованного человека глупость выглядит простой и естественной как голая вошь, но если глупость исходит от человека с дипломом, то это уже глупость в кафтане и красных сапогах, глупость с авторитетом, в своем праве, воинствующая и красующаяся собой. Она с охотой перенимается и берется на заметку простолюдинами, и оттого она в десять раз более живуча и вредоносна, чем глупость нашего необразованного уездного помещика, всем милая и понятная.

– Но разве университет не учит мыслить? Разве он не развеивает косность и темноту в головах? Ваши люди, что же, не умнеют там?

– Эх, милостивый государь Яков Семенович, к восемнадцати-то годам уже поздно умнеть! Университеты могут дать лишь пищу для ума, но сам ум, саму способность думать нужно развивать в детях гораздо раньше – с годовалого возраста. А у нас в школах – розги да тумаки, от ать до ять, сидеть нельзя стоять. А ведь именно в школах надобно детей уму-разуму обучать. Понимаете меня?

– Еще как понимаю вас, Платон Алексеевич, – отвечал я.

– Так что вы, Яков Семенович, не слишком много ожидайте от ваших товарищей по цеху, будьте к ним снисходительны. И не надейтесь чему-то их научить.

– Конечно, Платон Алексеевич, – отвечал я. – Но, открою вам один секрет, я не только с целью службы еду в Петербург. Я надеюсь найти в ваших столичных антикварных лавках одну дорогую мне вещицу, которую я когда-то потерял и уже долго ищу по всей Европе. Богаты ли ваши ювелирные лавки заморским серебром?

– Весьма бывают богаты, это модно у нас. Но чем же вам сия вещица так дорога, что вы за ней аж в Петербург едете?