Симонов и Цапля

– И как, нравится?

– Очень. Кажется, я наконец доросла до Толстого. В школе Войну и Мир ненавидела. А как вам Анна Каренина?

– Стыдно признаться, я начинал, но не осилил. Толстой тяжеловато пишет, на мой вкус.

– Ну что вы! Уж вы-то точно доросли, прочтите обязательно.

– Боюсь, пока не дорос. Ну ничего, у меня еще все впереди!

Ирина сдержанно прыснула, плотно сжимая губы. Она глянула на меня, потом на наручные часы, и закрыла книжку.

– Ну что же, ваша комната свободна, можете возвращаться к себе. Знаете, я все-таки попрошу Алену заниматься внизу, в фойе. Неудобно все время выгонять вас на улицу.

– А я сейчас не домой. Мне на Техноложку надо – там моя мама работает. Так что мне на метро.

– Серьезно? Я тоже иду на Василеостровскую. Вы позволите вас проводить?

По дороге к метро выяснилось, что Ирине недолго осталось жить в общежитии – ее мама после развода с отцом разменяла свою квартиру в Воронеже на новостройку в Невском районе, и уже три месяца живет в Ленинграде; Ирина собирается вскоре перебраться к ней. Ее мама работает инженером-химиком в Технологическом институте и до ночи торчит в своей лаборатории; как раз сейчас Ирина едет туда, чтобы забрать ее и отправиться в их новую квартиру на правом берегу Невы.

Мы живо и непринужденно беседовали с Ириной; она ничуть не стеснялась, о нашем предыдущем разговоре не упоминала, находилась в ровном и ясном расположении духа; ее замечания и высказывания были выдержаны и умны; она говорила со мной в меру шутливо и в меру искренне, в меру независимо, и в меру неравнодушно. Мы шли вместе всего несколько минут, а у меня уже не осталось никаких сомнений относительно того чувства к Ирине, что зародилось при нашем знакомстве; теперь я ясно видел, что Ирина – женщина для меня, и я буду добиваться ее. Чувство такого калибра возникло у меня впервые за все послевоенное время; я хорошо знал это чувство, оно никогда не подводило меня. На улице тем временем становилось уже не так людно, грустные пустые трамваи медленно проезжали мимо нас, их верхние окна были впервые в этом году полностью открыты – призрак лета орудовал в городе на полную катушку. Ирина тоже поддалась его обаянию, вдруг завела речь о летних заботах, о поездке к морю, в Анапу, и посетовала, что по возвращении она уже не попадет в свою аспирантуру; я не знал, что сказать ей в утешение. Мы спустились в метро и я попросил разрешения проводить ее до института, она не возражала.

Она, конечно, уже чувствовала (как и любая женщина чувствовала бы на ее месте) мои намерения и отношение к ней, а я, как и любой мужчина, пока не чувствовал ее отношения к моим намерениям. Женщина всегда ведет игру и оставляет себе пространство для маневра – таковы законы природы, мудрые и неизменные. Для женщины, в каком бы положении она не находилась, интерес нового человека – это всегда нагрузка и забота – либо однозначно приятная и многообещающая, либо однозначно ненужная, но требующая тактичного отказа, но чаще всего неоднозначная, нуждающаяся в разработке и прояснении всех новых возможностей и осложнений. «Как распорядиться этим новым человеком, нужен ли он мне, лучше ли он моего нынешнего?» – вот чем озабочена обычная, средняя женщина при появлении нового достойного кавалера. Разумеется, с не-средними – либо с чрезмерно востребованными, либо с вовсе невостребованными женщинами, дело обстоит гораздо проще: нечувствительные красотки не заморачиваются и просто разбрасываются людьми; ущербные бедняжки, напротив, цепляются за любой шанс – но и тех и других в жизни не так уж много. Для абсолютного же большинства, для «средних женщин», новый ухажер сродни неожиданно найденному сундуку – с ним нужно повозиться, чтобы открыть его, и узнать, что в нем – пустота, клад, или так себе, несколько ржавых железяк. Ирина, несмотря на свое, на первый взгляд, некрасивое, чересчур монгольское, широкоскулое лицо, была стройна, умна и общительна, поэтому она, несомненно, относилась к «средним женщинам», и была наверняка интересна интеллектуальным мужчинам. Поэтому у нее, скорее всего, в личной жизни все было сложно и неоднозначно – я с досадой думал об этом. Я был взволнован. Мое чувство к ней вообще не обуславливалось какими-то ее отдельными качествами, оно было необъяснимо, и этим подлинно. Это чувство кричало мне, что оно должно быть удовлетворено, и никакой конкуренции со стороны этих ваших интеллектуальных мужчин оно терпеть не собирается. Но я, как хозяин своего чувства, обуздывал его и обещал ему побороться, если Ирина окажется несвободна; гораздо страшнее было бы для меня узнать, что я попросту не нужен ей. На мой долгий век выпало не так уж и много неразделенной любви, однако, когда она все-таки случалась, то была так же горька для меня, как и для всякого простого смертного.