Симонов и Цапля

Примерно таким образом я обрисовывал себе положение вещей, пока мы тряслись в метро и из-за шума поезда не могли разговаривать. Мы молчали и после, когда шли пешком к институту; я тяготился этим молчанием, но болтать о мелочах уже не хотелось, а для серьезного разговора не было времени. Во дворе здания института нашим глазам открылось поистине сакраментальное зрелище: через огромную лужу, разлитую перед служебным входом, пробиралась по проложенным в ней доскам женщина на каблуках. Балансируя с помощью сумочки почти в полной темноте, она будто порхала над водной гладью; доски глубоко утопали в грязи под ее каблуками, и ей приходилось прыгать и вставать на носки своих туфель.

– Откуда здесь такая лужа, дождя ведь давно не было? – спросил я Ирину.

– У них трубу прорвало неделю назад, до сих пор починить не могут.

Оба мы застыли на минуту и наблюдали, не шевелясь, за этой короткой, но очень выразительной сценой борьбы человека со стихией в центре большого города.

– Эх ты, Матушка-Россия, – вырвалось у меня.

– Что-что?

– Я говорю – вот она – Россия, вся как на ладони – в этой картине.

– Аааа, вот вы о чем. И это все, Ватсон, что вы можете сказать об этой картине?

– Ну, в целом все, Холмс.

– А я, Ватсон, могу еще кое-что добавить.

– Говорите, Холмс.

– Учитесь наблюдательности, Ватсон. По брызгам на левой стороне пальто этой женщины я могу безошибочно определить, что ей пятьдесят три года, что зовут ее Светланой, что в жизни она инженер-химик, а в душе – поэт.

– Холмс, черт побери, но как?

– Дело в том, Ватсон, что эта женщина и есть моя мама.

– Ну понятно. Хорошо, Ирина, до свидания!

Однако в тот момент, когда я развернулся, чтобы отправиться обратно к метро, мама Ирины допрыгала, наконец, до входной двери и окликнула нас.

– Ира, это ты? А кто это с тобой? Слушай, нам нужно коробку тяжелую домой отвезти. Молодой человек, не желаете помочь нам?

Я остановился и ответил, что, конечно, помогу.

– Я у себя в лаборатории, поднимайтесь. Не утоните в луже, а выйти мы постараемся через другой вход.

Мы попрыгали по дощечкам и поднялись на второй этаж; дверь с табличкой «Доцент Ляцкая Светлана Юрьевна» была приоткрыта и до нас доносились слова песенки, которую пела себе под нос мама Ирины: «Луна, луна. Цметы, цметы. Нам часто в жизни не хватает соляной кислоты».

– Познакомься, мама, это мой друг, Яков Семенович, преподаватель французского в университете, – представила меня Ирина, когда мы зашли в кабинет.

– Очень рада, и вот вам награда, – весело сказала Светлана Юрьевна, указав на большую картонную коробку, доверху набитую какими-то свертками.

Внешнее сходство Ирины и ее мамы было несомненно, но голоса у них были разные – высокий, звонкий у мамы и более глубокий у Ирины.

– Ну, какие у нас новости? – спросила Ирина.

– Замучили меня эти африканские студенты сегодня – ни фига по-русски не понимают, одна беда объяснять им что-то. И какого дьявола эти черные рожи едут к нам учиться?

– Ну мама, нельзя так. А наши алкоголики с красными рожами тебе милее?

– Конечно, милее! Черные рожи – эмблема печали, красные рожи – эмблема любви!

Мы с Ириной засмеялись, я подхватил коробку и мы втроем покинули здание института. Мы долго, с пересадками, добирались до их новой квартиры; возвращался домой я уже заполночь.