Они остались стоять так – рука на плече – еще на какое-то время. Трудно заставить себя уйти от кого-то, так сильно похожего на папку, папку до того как… Настоящего. Летающего. Гордого и сильного. Вазька рассказывал, взахлеб, не утирая слез, – и хотя бы на время забывал, избавлялся от памяти, от вины, от настырной девчонки с голубыми волосами.
Потом гордый и сильный солдат стоял сам. Упал, только когда подошел напарник.
Вазька, как раз откопавший пакет, полный твердых, тарахтящих дракедровых орешков из тайника отца, не мог, разумеется, услышать звука падения. Но – услышал.
Поднял голову.
Заплакал бы, да только девочка…
Девочка снова была рядом.
6
– Быстрее, – сказала девочка, на миг покрывшись кракелюрами и сделавшись едва различимой. Потом все вернулось.
Вазька фыркнул. Поправив оружие за поясом, он в который раз погладил еле слышно пахнущий сверток. Все сводилось к этому, бубнила девочка: кто-то заражал рощи долин Гилеяда мицелием, выжигая древние, отлично налаженные корнеплети. А кто-то другой – собственно, как и сам Вазькин папка, – принялся завозить в страну чужеродные саженцы и семена, ища спасения от разрухи.
А люди-то, спросил Вазька еще растерянно. Спросил еще посреди городского парка, вслушиваясь в шорохи и постукивания. Думая, собственно, о другом…
– Люди, – свысока сообщила девочка, – просто хотят жить. Причем жить как можно лучше. А когда понимают, что не могут на это рассчитывать, мир уже расколот вдребезги, и нужно бежать или драться.
Но бежать, насколько видел Вазька, было некуда. Могучие и красивые городские шенжанты были окружены и разобраны до щепы ловкими и необычайно легкими пробковыми шенжантами миротворцев. Машины – источены странными, фантастически прожорливыми жучками.
Люди… люди лежали просто на улицах.
Сколько их осталось? Сколько осталось – от Макоцветей?
Девочка с голубыми волосами, думал Вазька, перебегая из одного проулка в другой, еще теснее. Чтоб ее бобры съели, сволочугу… и меня следом.
Пакет отчаянно колотился о живот, шуршал и мешался под руками. Вазь торопливо пересек парк, рынок и площадь Поэтов, проскочил по короткому спуску и углубился в луговину возле вьюночного пути. Камыши и осока сомкнулись над головою, укрывая от носящихся тут и там колоссальных стрекоз, кажется, уже никем не управлявшихся, а потому смертоносных, как никогда раньше.
Гатка петляла, не позволяя заглядывать слишком далеко в просвет между густой зелени. Тут и там в воздух вырывались облачка пыльцы или летучих легких семян. Система окончательно разваливалась под давлением чужеземных инвазивных трав и саженцев, последние рощи мыслип и мудренов засыхали, облетая слишком рано, слишком полностью и безнадежно.
Иной раз, зацепив развороченной задней левой ногой подгнивающую купину или нечаянно прикоснувшись к слипшемуся комку листвы, Вазька содрогался, заполоненный образами из рисованных и луботипированных лент, а иногда подскакивал, внезапно окруженный фигурками из игр.
Стало вдруг нестерпимо жарко, и, скатившись на другую сторону насыпи, подумал, что наверняка нахватался целой уймы грибничных спор. Было не страшно. Было, наверное, никак.
Если не успеть вбросить груз поближе к сердцу корнеплети, им так и так крышка. В этом Джеппетто можно было верить даже теперь. Особенно теперь, подумал Вазька чужим голосом и ухмыльнулся гадкой усмешкой Табурета. Особенно теперь.
И бежал дальше, дальше, постепенно выбираясь на сухое, а потом стремительным броском перебравшись через мост.
Ждали его, однако, у самой опушки.
Несколько вязов внезапно развернулись в огромные скелетистые силуэты пробковых боевых шенжантов бразильской модели. В кронах сидели люди, бесстрастно глядящие на мальчишку. Вазь остановился, поднял руки – и вытряхнул пакет прямо на землю. Два килограмма кедровых орешков рассыпались по сырой почве, тут же начиная закапываться.
– Съели?! – торжествующе сказал Вазь. – Я – настоя…
Шенжанты рванулись с места, срывая дерн, перебивая в дрянной мусс глину, траву, корни, сплетавшиеся тут в замысловатую, многослойную сеть. Вазька язвительно рассмеялся, глядя на них со стороны, под странным, невозможным углом. Захохотал, чувствуя себя невероятно хорошо. В конце концов сделал-то он все что мог. Настоящий мальчик. Ну, разве что вот сломанный.
– Пап-пка, – прошептал Вазь, чувствуя, что вот-вот уже и все. – Пап… ка… Мне надо столько… тебе… рассказать…
Изуродованное тело похоронили в простом некрашеном гробу на окраине Макоцветей – новой окраине, потому что выселки уже плотно обжили рощи адаптировавшихся и измененных корнеплетей.
Гробов, грубых и одинаковых с виду, хватало.
Вазька лежал в темноте – маленький тощий смуглый мальчишка с шестью разломанными лапками-ходулями вокруг бессильных ног. Лежал с закрытыми глазами.
А корешки из его позвоночника понемногу прокладывали дорогу сквозь дощатые днище и стенки, пока не достигли почвы.
Лекс Кластер. Предельный импульс