Сингулярность 2.0. Биотех

И мир менялся. Прорастал узловатыми лианами, цветными хромированными структурами. Стены аудитории разбивали древние мозаики, в окнах вспыхивали витражи. Среди знакомых людей появлялись чужие или те, кого мы встречали давным-давно – ключ выуживал из памяти зыбкие силуэты, лица словно смывал яркий свет. Эта надстройка казалось мне странной – я любил наш мир таким, какой есть: стремительные линии энерготрасс, металл и скорость, всюду шум волн и морской ветер. Я не любил миражи, мне нравилось видеть все четко.

Но вместе с тем, было в них что-то пленительное. Наверное, потому что Кенри это придумал. Так случалось со всеми его идеями. Я не понимал их до конца, но не мог отказаться.

И все они оставались миражами.

Во время его болезни я видел это в последний раз. Тесная комната бликовала памятью нашего мира. Стальной блеск зданий. Серебряные дуги защитного купола. Горизонт в сиреневой дымке. Чем дальше, тем сильнее все оплывало, меркло.

Потом исчезло совсем.

Тогда, в духоте, слушая сиплое дыхание брата и скрежет бури о железный лист в окне, я понял, что не увижу все это очень долго. Так долго, что лучше не представлять.

Или еще дольше.

Через несколько дней я ждал в пустыне. Вдали от города, как требовала инструкция.

Рядом лежал черный мешок, пятно слепоты, от которого я пытался, но не мог отвернуться. Даже подумал: «Если бы научился сам создавать миражи, сделал бы так сейчас. Может, и стало бы легче». От этой мысли меня замутило. От нашей наивности. От того, как бессмысленно все оборвалось.

Забирал Кенри тот же пилот, что доставил нас на планету: высокий парень с раскатистым смехом, на виске – чип-татуировка. Звали его Эртон. Весь полет непрерывно болтал и подбадривал нас. Теперь слова у него закончились.

– Херово.

Что тут еще скажешь.

Мы покурили. Перед тем как уйти, он сказал:

– Если что будет нужно, скажи, постараюсь достать.

И забрал Кенри.

Я остался один.

«Я мог бы и сам отправиться на спутник, – объяснял он когда-то, – но с этой работой не справиться в одиночку. Ты мне нужен».

И он был прав. Работа агента выматывает. Постоянные погружения в чужую память и преступления иссушают. В затылке как будто дыра – жрет силы и мысли. Сложно найти время и поговорить с местными, найти правильные вопросы, собрать доказательства, о которых Кенри мечтал. То, что подтвердит: люди здесь не так уж от нас отличаются. Раз наше общество считает себя гуманным, мы должны помогать, а не использовать планету как место для ссылки и научный полигон.

Я не хотел подвести Кенри. В периоды ожидания осужденных, когда в ночлежке не было дел, бродил по городу, надеялся кого-нибудь разговорить. Кенри уверял: для начала подойдет что угодно. Рассказ каких-нибудь башмачников или торговцев о семейном деле. Разговор с матерью о ее ребенке. Вещи, которые в этом пережженном воздухе, под этим белесым небом превращаются в ежедневную борьбу за жизнь. Такие простые истории убедительней всего, считал Кенри. В любом поселении их найдется достаточно.

Но местным я и без того казался странным. Тип, приехавший издалека, семейное состояние вложивший в полузаброшенную ночлежку – предыдущий агент не особенно заботился о легенде. Пришлось начинать все сначала. В этом опасном мире доверие встречалось редко, а я был еще и чужак. Мои поиски задушевных историй заканчивались в местной питейной. Я пялился в мутное окно или в такое же мутное пиво. Ловил обрывки чужих разговоров – день за днем одинаковых. Ключ на запястье фиксировал, как медленно тащится сквозь меня время.

Я не хотел подвести Кенри. Но как исполнить его мечту, не понимал.

На базе не особенно интересовались моими отчетами. Порой молчание так затягивалось, что в особенно жаркие дни прежняя жизнь, инструкции, память о прежней цели – все мертвело. А иногда мне казалось: я все еще там. Дома. Жизнь продолжается там. Здесь – только шелуха, я – только шелуха, случайный слепок сознания.

Четкими оставались только слова Кенри: «Люди не должны так жить».

И процедура.

Я забираю их из пустыни.

Как и нас с Кенри когда-то, осужденных оставляют вдали от города. Все они разные, но взгляд я встречаю один и тот же. Лунатичный взгляд сквозь галлюциногенный туман. В момент нашей встречи они еще помнят себя, но вернуться к этой памяти не могут. В принципе, любой из них может очнуться. Безопаснее было бы проводить процедуру на базе. Но для адаптации необходимо «умереть» и очнуться в новом мире.

«Каждый человек заслуживает еще один шанс», – потому вместо смертной казни те, кого никак не исправить, получают другую судьбу. Если процедура не заглушала разрушительные инстинкты и девиации – не страшно. Здешняя дикость и примитивные законы считаются гармоничной средой для таких людей. Именно это Кенри хотел опровергнуть. Показать: за наш «гуманизм» приходится платить другим.

Тот день был еще хуже прежних.