Сингулярность 2.0. Биотех

– Пусть так. Хотя я полагаю надуманным и смешным приравнивать вековечную Гилею и мифический Галаад ради сомнительного удовольствия утверждать богоизбранность…

– Бороизбранность!

– Хо-охо-хо… Допустим. Это – допустим.

Передача едва различалась, соцветие давно следовало заменить, корни – подпитать, и Вазька недовольно мотнул головой: он никогда не забывал позаботиться о своих питомцах, не то что эти, уж кто там они ни на есть.

– И верно, – сказал Табурет, поднимая ногу повыше и придирчиво изучая на свет. – И верно, порют они дикую чушь, пацан. Сущеглупую ересь. Не морщась.

И вдруг приподнялся на месте и, кособочась и хромая, перебрался через весь покой прямиком к Вазю. Наклонился, глядя холодно и безумно.

– Но корабли падают и дальше, пацан. Падают даже сегодня.

– Да что случилось-то?! – испуганно взвизгнул Вазь, попытавшись вскочить, да так и плюхнувшись обратно в постель. Задохнулся от волнения, страха, возмущения – и внезапно осознал то, на что не обращал внимания прежде.

– Что… – Голос хрипел и каркал; голос повиновался почти так же из рук вон плохо, как и ноги. – Что с моими ногами?

Вопрос оказался даже не вопросом, а так; лишь бы не молчать, не слышать еще полминуты…

– Эх, пацан.

На впалых щеках Табурета заиграли желваки. Под седой щетиной пополам с ростками листвы словно перекатывались волны.

– Ты выживешь. Это, чтобы ты знал…

Помолчал. Заговорил снова:

– Когда приходил твой отец, я слышал, что он называл тебя «Василь Быкав»… или как-то так. Уж не Ролан ли Быков, славный расковник, твой папаша, а?! А то доктора-то все трепались, Оксин, Оксин, да еще имя как-то коверкали: Баз, что ли, а может, Базилио… Знал бы чуть раньше, я бы… Да что там! Даже тебя следовало бы раздавить, чтоб и следа не осталось, а я… Тьфу!!!

– Папка?! – выдохнул Вазька, не дослушав, не поняв до конца, выцепив главное, теплое, светлое, нужное… – Папка?!

Табурет покачал головой и медленно убрел, неуклюже и вяло. Вазька озадаченно смотрел на могучий затылок сильворга, на котором цвело сразу несколько разных цветков: оранжевый, пурпурный и малахитово-зеленый. Да и сама кожа Табурета наливалась зеленью; на скулах же и костяшках пальцев закостеневала в тонкую пока кору.

– Папка… – Больше он ничего не говорил до самого вечера, сколько Вазь ни расспрашивал.

3

– Господин Джеппетто… Карло… я настаиваю, что вам необходимо питаться. Как давно вы ели в последний раз?

Меха незаметно убрались прочь из покоев, да и боль стала менее острой, не такой жуткой и даже привычной. Вот только привыкнуть к тому, что больше никогда не сможешь встать, пробежать по улице, карабкаться по вантам кленеры… Вазька не плакал, нет! Но тоска постоянно сидела рядышком, на краю койки, прислушиваясь то к шуму большегрузных шенжантов, то к грохоту удивительно долгой грозы, никак не отображавшейся на ясном небе за окном, то…

Вазь украдкой подключался к корнеплети, вслушивался и всматривался, сколько мог понять. Смаргивая приставучее личико голубоволосой девочки, читал лист за листом, пробегая сразу по нескольким побегам обсуждений. Читал едкие насмешки о людях, погружающихся в мир, пульсирующий глубоко в почве, в густых сетях корней, все сильнее поражаемых загадочным авригвайским грибком. Слушал бранчливые жестяные выкрики и призывы не сдаваться перед наступающим врагом и не признавать его прав на небеса. Знал; отлично и в подробностях знал об ордене, которому присягнул его отец и который вел отчаянную войну сразу против всех.

Не мог одного: верить. И второго: пойти и спросить самому.

Потому старался прикинуться спящим или неполноценным, когда приходил занудный доктор, посвящавший все внимание почтенному ветерану войны Карло Джеппетто.

– Мальцу нужнее.

– Мальчик получает все необходимое питание, насколько это возможно, господин Джеппетто! Но ведь и вы… разве вы не понимаете, что у вас уже развилась каулифлория да плюск бобриный, на вас же груши дозревают, что за ясли?!

Молчание. Вазька старательно жмурился, не подавая виду. С ним никто не разговаривал всерьез: то ли не ждали многого от ребенка, то ли, наоборот, скрывали что-то, связанное как раз с его родителями. Только подслушивая, можно было немножечко больше узнать, что там и как снаружи. Потому что вся корнеплеть, и без того лихорадочно шумевшая, ничего не знала о Макоцветях. Не знала о Вазьке. О папке. О…

Впрочем, новости о маме там проскальзывали. Говорили, она успела покинуть Гилеяд и теперь снималась в приключенческой ленте в Бескитании. Говорили, ее зарезал вайдовокожий исполнитель ролей благородных дикарей, будучи в крайне неблагородном подпитии. Говорили, ее расстреляли у стены сигуранзы где-то возле Доброго моря.

Словом, Вазь просто не верил ничему и о ней тоже.

– Так нельзя, Карло, – устало сообщил Табурету человек, пытающийся его накормить. – Свет светом, но ты должен есть, иначе рано или поздно наступит хлорофилловый шок… или за тебя уцепится чага.

– Еще омелой припугни, доктор, – ворчливо, но добродушно отмахнулся Табурет. – Не в таких передрягах бывал. А вот пацану будет туго, если не хватит жратвы, понимаешь?