Сингулярность 2.0. Биотех

Ключ подчинил его. Цель его подчинила. Недостаточно добровольцев, недостаточно осужденных – и тогда Герс пошел на свое преступление. Перенастроил центральный энергоузел отдела, усилил импульс и запустил. Холодной белой волной он смыл личности всех, с кем работал. То, что я видел в конце процедуры, не было волной моего ключа. Это была память о взрыве. Она проглотила мой импульс, как тусклую искру. И если я попытаюсь…

– Если попытаешься, будет хуже. У меня есть прототип. Имплант. Они не знали об этом. Теперь видишь? Ты просто пыль, такой же отброс, как эти преступники. Уверен, что твоя память о прошлом – настоящая? Что ты не один из них?

Не слушаю. Я хочу спросить – это изобретение Герса или правительства? То, что сделает мир идеальным – окончательно? Но я не слушаю. Не слушаю, не хочу знать.

Кенри любил миражи. Выходит, я тоже?

Нет. Я должен увидеть правду.

Один из людей поднимается, встает рядом. Стискивает мою руку. Его черты колышутся, как сквозь воду.

– Люди не должны так жить. И ты не должен.

Кенри.

– Кто тебя звал тогда, Герс?

Я смотрю в черное небо, чтобы не видеть, как Кенри исчезнет, совсем сотрется. Цепляю другое воспоминание. Светлые глаза. Ямочки на щеках. Что-то живое.

– Кто-то из них, твоих… подопытных?

Его…

Время дрожит тонкой струной.

«Смотри, как у меня получилось!»

… дочь? Его дочь просчитала исходный код и осталась за тем стеклом.

Герс теряет контроль – на долю секунды, но этого хватит.

Сейчас.

Предельный импульс, мой последний удар, взрывается черным.

Я вдыхаю горячую пыль. Глаза обжигает ослепительным клином неба. Горизонт кренится – и на меня рушится грохот выстрела.

Темнота.

/

Темнота, темнота, темнота

Далекой болью тянется звук. Что-то значит, но не могу узнать. Не складывается словом.

Летит в пустоте. Цепляюсь, тянусь за ним – и узнаю.

Джиу.

Это я.

Кто-то меня зовет.

Я слышу? Помню?

А потом, новой волной – темнота.

Отступает.

И снова.

Белое небо слепит, обдирает глаза. Задыхаюсь кашлем. Виска касается прохладная ладонь.

И вдруг все обретает четкость, предельную, резкую.

Эртон шагает из стороны в сторону, взбивает песок, ругается с кем-то по рации. Он застрелил Герса в момент моего удара. У Эртона есть настоящее оружие. Иначе что он за контрабандист. Что он за…

Выкашливаю смех, и все расплывается, белое небо рвется провалами.

Эртон слышит, падает рядом, трясет мою руку, сплавленную с ключом.

– Не отрубайся, слышишь? Очнись. Не знаю, чем ты его ударил, но ключ накрылся, контура больше нет. Ты свободен. Иди, куда хочешь.

Ленивые глыбы мыслей движутся где-то вдали. Что если Эртон – агент, как и я? Мой куратор.

…Но если и так, он говорит – я свободен. Если решу… если смогу уйти, меня не найдут. Но… теперь… я уйти не могу. Белый взрыв. Люди, что были со мной…

Все дрожит черным песком помех, все отдаляется.

Но я удержу эту память. Я не исчезну.

Я узнал слишком много, чтобы прятаться и бежать.

– Эртон… с ней ничего не случится. Да?

– Какого хрена, Джиу! Я не стал бы помогать, чтобы сдать ее на процедуру.

Я выдыхаю – и вновь надвигается тьма.

– Джиу!

Эри зовет меня – по-настоящему. Это точно по-настоящему. Глаза у нее сверкают – слезами, надеждой… но взгляд другой. Напряженный, ищущий.

Эри видит меня впервые.

Что она видит?

Все по-прежнему для нее волшебство?

Даже если Эртон сказал правду… я должен выжить. Должен ее защитить. Ее… и тех, кто остался дома.

Все исправить. Пока дышу – буду пытаться.

Пустыня дышит со мной. И с каждым вдохом мир разрушается, мир возвращается. Я существую и нет. Главное – найти равновесие. Помнить, кто я.

Я помню.

Ольга Апреликова. Свет всех наших дней

Коржик: сейчас*

Ветер. Но почти нет легких, и толком не вдохнуть. Коржик все-таки потихоньку пошел от аэрокара навстречу ветру – к обрыву. Внизу прокатываются воздушные валы по мягким верхушкам черных хвойников и рыжих рощ. Это правда – он идет сам? Видит леса и бездонное осеннее небо, синее-синее и безучастное? Смотрит, пытается дышать, мерзнет? Он забыл, как больно и хорошо, когда оживает сознание и из симбионта внутри этого ужасного человека уходишь в голем и все видишь и чувствуешь. И вроде, значит, сам живешь.

Коржик оглянулся на Каби – тот открыл капот старого вездехода, возле которого они пять минут как приземлились, и чем-то звякал. Пойти помочь? Сбежать бы… Но дальше, чем на триста метров, от Каби с его имплантами и симбионтом в загривке голем не увести. Ну, хоть и на привязи – да еще пожить…

Коржик глянул за пазуху: как там реактор? Куртка мешала и рубашка – Каби напялил на него детскую одежду. Не хочет смотреть на полудохлый реактор внутри поблескивающего металлом силового тумана в форме тела и на проволочки вместо костей. Он посмотрел на ладони: в полупрозрачной оболочке потихоньку, из углерода воздуха, формировались сегменты пальцев, складывался сложный механизм запястья в синеватых пленках связок – и натянул пониже рукава куртки.

Зачем Каби оживил эти остатки – спустя сколько лет, четыре, пять? Почему сбился счет времени?