Сироты вечности

Сама она была далеко не роскошной. Местные расчистили один из каменных хлевов, воздвигнутых архонтскими роботами, застеклили окна, превратили сеновал в балкончик хора (увидев его, я ощутил волнение в чреслах – тогда-то и принялся высматривать в толпе Ларли), поставили каменные скамьи, вытесали из камня и написали на холсте грубые изображения гностических святых, расположив их вдоль стен и за алтарной преградой. Иконы и картины были неумелые, но я узнал святого Валентина, святую Софию, святого Фому, святого Эмерсона, святого Блейка, святого Гессе, святого Карпократа с его женой Александрой, чуть нависающей над ним сзади, святого Менандра, святого Василида и Симона Волхва. Этого пророка гностической церкви всегда изображают летящим. В росписи на северной стене Симон Волхв, казалось, так же изумлялся своему полету, как и грубо намалеванные крестьяне под ним.

Сам (или Сама) Абраксас, разумеется, занимал центральное место за алтарем, примерно там, где давным-давно, в краткую христианскую эру, располагалось бы огромное Распятие. Большая статуя держала традиционные плеть и щит – символы двуединой противоположности нападения и защиты. Как всегда, у нее были петушья голова, человеческое тело и ноги – толстые свернувшиеся змеи. Фоном для статуи служил черный круглый камень, который украшали звезды с различным числом лучей, а также восемь концентрических кругов огдоады – прохождения семи планет.

Двое совершенных (мужчина и женщина, согласно абраксианскому требованию слияния противоположностей: он во всем белом с черным воротничком, она во всем черном с белым воротничком) исполнили вступительные ритуалы, с провинциальным пылом восполняя недостаток подготовки избытком рвения.

Затем совершенный прочел проповедь. Это было третье из «Семи наставлений мертвым» святого Юнга, и я мог бы повторить его на память с куда большим чувством, чем одетый в белое совершенный, даже будь он сегодня в ударе. По сравнению с тем, чтобы заучить и произнести даже одну шекспировскую строку, риторика Юнга – детская игрушка.

Мертвые подступали подобно туману с болот и восклицали: Говори нам далее о Верховном Боге.

Абраксас есть Бог, коего мудрено распознать. Он имеет наибольшую часть, ибо она незрима для человека. От Солнца зрит человек summum bonum, то есть высшее благо, от Дьявола infinum malum, то есть беспредельное зло, от Абраксаса же – непреодолимую ни в коей мере жизнь, каковая есть мать доброго и дурного.

Жизнь кажется слабосильнее и меньше, чем summum bonum, посему даже в мыслях трудно представить, что Абраксас во власти превосходит Солнце, кое само есть сиятельный источник всякой жизненной силы.

Абраксас есть Солнце и наравне заглатывающее вековечное жерло Пустоты, все умаляющей и расчленяющей, жерло Дьявола.

Власть Абраксаса двукратна. Но вы не зрите ее, ибо в ваших глазах уравнивается противуположная направленность той власти.

Что говорит Бог-Солнце – есть жизнь,

что говорит Дьявол – есть Смерть.

Абраксас же говорит слово досточтенное и проклятое, что есть равно жизнь и смерть.

Абраксас творит истину и ложь, добро и зло, свет и тьму в том же слове и в том же деянии. Оттого Абраксас грозен.

Он великолепен, подобно льву во мгновение, когда тот повергает ниц свою жертву. Он прекрасен, как день весны.

Да он сам великий Пан, что значит Всё, и он же малость. Он и Приап.

Он есть монстр преисподней, полип многоногий, тысячерукий, воскрыленный, змий извивистый, неистовство само.

Он же Гермафродит низшего начала.

Он господин жаб и лягушек, в воде обитающих и на сушу выходящих, ополудни и ополуночи поющих хором.