Сироты вечности

Сценой нам служила круглая площадка футов шестьдесят в поперечнике на дне исполинского колодца в центре башни. А может, «колодец» тут неправильное слово, хотя мы и видели наверху круг озаренного молниями неба, потому что стальные стены по всем сторонам «сцены» раскрывались наподобие воронки. Я прикинул, что высота футов триста. По всему грубому каменному кольцу виднелись отверстия пещер, а перед отверстиями, на неправильной формы выступах и карнизах, сидели архонты. Точно больше тысячи. Может, тысячи две-три.

Над этой почти гладиаторской площадкой висели драгоманы – наверное, около пятидесяти, а может, и больше, – держась только на волокнах-волосах, закрепленных на нервных узлах сидящих архонтов. Синаптические волокна связывали каждого драгомана по меньшей мере с двадцатью-тридцатью архонтами, которые в своей естественной среде еще больше походили на насекомых – такие же многоногие, в таких же пригнувшихся позах. Некоторые держали красные нервные узлы в руках, на расстоянии от тела, и мне вспомнилась голограмма, виденная когда-то на Земле: бородатый Иисус (а может, это был Магомет – во всяком случае, кто-то из древних богов) протягивает свое алое сердце, словно только что вырванное из груди.

Ярко освещен был лишь наш круг из желтого не то камня, не то металла. Все остальное уходящее вверх кавернозное пространство озарялось лишь слабым-преслабым красным свечением из пещер. Наверху по-прежнему вспыхивали молнии, но все звуки снаружи были чем-то приглушены.

Мне кажется, мы еще никогда не играли так хорошо.

Кемп и Конделла, разумеется, играли тана и королеву, а Бербенк превзошел себя в роли пьяного привратника. Видя Конделлу в роли леди Ма… в роли королевы… я подумал, что ее не зря называют одной из лучших гастролирующих актрис Телла.

Много лет я играл сына Макдуфа, но недавно меня повысили до Леннокса, одного из шотландских танов, так что я должен был выйти между сценами с тремя ведьмами, во второй сцене, когда король Дункан, Малькольм и мы все замечаем «окровавленного бойца». Должен сказать, моя первая реплика: «В глазах – какая спешка! Видно, с важным известием» – прозвучала скорее выкриком, чем наблюдением.

Остальных необычная обстановка словно и не отвлекала. Кемп был в ударе. Конделла превзошла самое себя, хотя как она однажды сказала мне горько: «Королева в этой треклятой Шотландской пьесе – чересчур хорошая роль, мастер Уилбр. Всякий раз, выходя на сцену, она затмевает всех, включая тана. Шекспиру пришлось держать ее за сценой, в точности как пришлось рано убить Меркуцио в „Ромео и Джульетте“, чтобы тот не превратился в главного героя, словно ненароком забредший в пьесу Гамлет». И да, я тогда заметил, что леди Ма… королева… выходит в четвертой сцене третьего акта и появляется, уже почти безумная, только в начале пятого акта.

Аглая, прекраснейшая молодая актриса на этой планете и на любой другой, прекраснейшая актриса в Телле и за его пределами, играла одну из трех вещих сестриц, и грим почти, но не совсем скрывал ее красоту за бородавками, морщинами, накладным носом и клочковатой бородой.

Когда я ушел за кулисы… что в данном случае означало уйти из круга света в темную часть площадки, Аглая вышла и крикнула:

– «Где ты была, сестра?»

Анна, вторая ведьма, ответила:

– «Свиней морила».

Из темноты за сценой я разглядывал уродливые карнизы, выступы и устья пещер. Понимают ли эти инопланетные существа, что такое ведьмы? Что такое свиньи? Про свиней, наверное, понимали, поскольку выбрали их в число немногих животных, которых завозили на планеты вместе с рабами-людьми.

Третья ведьма воскликнула, будто слепая:

– «Сестра, а ты где?»

Аглая ответила хриплым старушечьим голосом:

– «У шкиперши каштанов полный фартук; жует, жует, жует. „Дай“, – говорю. А жирная паршивица: „Сгинь, ведьма!“ Муж у нее плывет в Алеппо, правит „Тигром“. Но я на сите вплавь пущусь, бесхвостой крысой обернусь и буду грызть, и грызть, и грызть».

О великий Абраксас на небе, думал я, чувствуя, как колотится мое сердце, архонты не поймут ни единого слова, ни единой мысли. Чем им помогут бездушные драгоманы? Они видят, слышат и, возможно, переводят слова, но как перевести Шекспира инопланетному разуму?

И сразу за этой мыслью пришла пугающая уверенность: это испытание. Архонты решают, оставить нас в живых или нет.

Мы играли. Без реквизита, декораций, без людей-зрителей.

Когда заканчивался акт, мы на несколько секунд замирали вне круга света и начинали следующий. Кемп позже сказал мне, что примерно так поступали в свое время Шекспир и его труппа; акты и сцены, как отдельные сущности, придумали позже.

Одна из первых реплик Кемпа, обращенных к ведьмам, была: «Но тан Кавдорский жив. Зачем дарить мне чужой наряд?»

Боже, как мне нравились такие фразы. «Тан Кавдорский». Сразу вспоминаются древние эпохи, варварская человеческая энергия, нами давно утраченная. Но что из этого могут понять безглазые, безухие, безликие архонты, жуками застывшие на карнизах?