Скачок. Психология духовного пробуждения

Хотя наши знания о ранних годах жизни Уитмена весьма обрывочны, у нас нет никаких оснований полагать, что его пробуждение произошло в какой-то определенный момент времени. Не было никаких событий, которые могли бы послужить для этого толчком. Как мы увидим далее, толчком к пробуждению может быть сильное психологическое потрясение – однако мы не находим никаких свидетельств того, что Уитмен проходил через что-то подобное в молодости. Также очевидно, что Уитмен пробудился не в результате продолжительных и регулярных духовных практик и не по причине следования определенной духовной традиции. В годы его молодости (а родился он в 1819 году) в Соединенных Штатах мало что знали о восточных духовных учениях и практиках. В более зрелые годы Уитмен вроде бы приобрел некоторое представление об индийской философии – но это отнюдь не были глубокие и фундаментальные знания.

Например, когда его современник Генри Дэвид Торо впервые прочел «Листья травы», он был глубоко впечатлен этим произведением и сказал: «Прекрасно… очень по-восточному». Затем Торо спросил, читал ли Уитмен труды восточных мыслителей, на что тот ответил: «Нет. Расскажи мне о них» [35].

Возникает ощущение, что пробужденность Уитмена была совершенно спонтанной и органичной – естественной.

Уитмен жил в состоянии обостренного осознания. Для него мир был фантастически реальным, прекрасным и очаровательным местом. Вот что пишет о нем Бёкк:

«Больше всего он любил гулять в одиночестве, разглядывать траву, деревья, цветы, игру света и тени, любоваться вечно меняющимися картинами облаков, прислушиваться к пению птиц, стрекотанию кузнечиков, кваканью древесных лягушек и вообще ко всем звукам природы. Было видно, что все это доставляло ему глубокое наслаждение – куда большее, чем то, что может испытывать обыкновенный человек» [36].

Благодаря своему обостренному осознанию Уитмен чувствовал, что мир священен и жив, – и ощущал сияние и гармонию духовной силы, пронизывающей каждый предмет и каждое существо. Весь мир божествен – включая его собственную душу и тело. Как он пишет в «Песне о себе»,

Я божествен и внутри, и снаружи,
И все, к чему я прикасаюсь, делается священным…
Я вижу частичку Бога каждый час и каждую секунду,
Узнаю Бога в лицах всех мужчин и женщин,
И в собственном отражении…

[37]

Помимо ощущения «бытийности» вещей, пробужденное сознание дает нам отчетливое ощущение «момента сейчас». Наш опыт в настоящем времени – осознание того, что происходит вокруг, а также наших ощущений и переживаний, – делается настолько интенсивным, что мы без остатка направляем на него все свое внимание. Будущее и прошлое утрачивают всякое значение, когда мы осознаем, что существует только сейчас и жизнь происходит только в текущем моменте. При таком восприятии понятие времени полностью утрачивает смысл. Жизнь перестает быть дорогой из прошлого в будущее. Вместо этого она превращается в огромную панораму без движения и без очередности. Говоря словами Уитмена, «прошлое и будущее иссякли – я их наполнил, их опустошил» [38]. А вот как он описывает свое острое ощущение «сейчасности»:

Я слышал, как болтали болтуны…
Болтали о начале и конце.
Я не болтаю о начале и конце.
Нет и не было никаких отправных точек, кроме сейчас,
Нет ни юности, ни старости – лишь сейчас;
Ничто и никогда не станет совершеннее, чем сейчас,
Нет ни ада, ни рая, помимо сейчас

[39].

Способность осознавать духовную силу, наполняющую собой мир, на практике означала, что для Уитмена не существовало отдельных или независимых друг от друга явлений. Для него все вещи были частью некоего большего единства.

Например, в стихотворении «Один на ночном берегу» он описывает свое ощущение «безмерной сродненности» всех вещей:

Все солнца, планеты, люди, звери, растения, все будущее и прошлое, все пространство – суть одно. Эта безмерная сродненность охватывает их сейчас, и охватывала всегда, и будет охватывать вечно, удерживая их вместе, объемля их

[40].

Уитмен ощущал и свою безусловную принадлежность этой «безмерной сродненности». Свою связь с другими людьми он переживал настолько ярко, что сливался с ними на уровне их сути и даже действительно был ими. «Я – стар и млад, я – дурак и мудрец», – писал он. И еще: «Все когда-либо рожденные на земле мужчины – мои братья, а все женщины – сестры и возлюбленные» [41].