Сказание о граде Ново-Китеже

Пискнув обиженно, Женька лег. Сережа спрыгнул через окно в башню и опустил заслонку. Через маленькое зарешеченное окно, выходившее на посадничии двор, видны были только безоблачное небо и вершины деревьев. Сережа огляделся. Они находились в небольшой комнате.

— В каморе этой тех запирают, кого на пытку приволокут, — объяснил шепотом Юрята. — А терзают в самой башне.

Он открыл жалобно скрипнувшую дверь. Сережа поглядел через его плечо и увидел темные от копоти бревенчатые стены. Ребята боязливо вышли из каморы.

В нижнем ярусе Пыточной башни окон не было. В железном кулаке, вбитом в стену, горел, потрескивая, большой смоляной факел. Он жирно коптил низко нависший потолок.

При мутном, трепетном свете факела Сережа увидел под самым потолком толстую жердь и свисавшую с нее веревку с пуком ремней на конце. Под веревкой лежало толстое бревно, в нем торчал топор. С рукоятки топора свисало диковинное ожерелье: нанизанные на веревку острые костяные клинушки. У стены в образцовом порядке стояли и лежали: тяжелый деревянный молот, длинный круглый штык-кончар, пятихвостный ременный кнут и разнообразные клещи и щипцы — широкие, узенькие, тупые, острые, зубастые и с маленькими чашечками на концах.

— Знаешь, Серьга, где стоишь сейчас? — с недобрым, пугающим огоньком в глазах шепнул Юрята. — В застенке стоишь, в пытальной палате тож. Жердь видишь? То дыба. Свяжет Суровец твои ручки белые за спиной вот этими ремнями, хомутом они называются, и потянет с помощниками за веревку. — Юрятка потянул веревку, жердь пронзительно взвизгнула, будто от дикой боли. Сережа вздрогнул и попятился. Юрятка мрачно усмехнулся. — У Суровца не попятишься. Вздернут тя на дыбу, и руки твои из плечей вывихнутся. Сладко? Это виска называется, а потом встряска будет. Меж связанных твоих ноженек быстрых просунет Суровец, кат проклятый, вот это бревно, — продолжал Юрятка с мрачной насмешливостью, — сам вскочит на него и плясать почнет. То и будет тебе встряска! И еще горшая мука есть. Иной на дыбе висит, а его кнутом бьют или железо каленое прикладывают, — лихорадочно шептал Юрята. — А ты. Серьга, чай, и одной встряски не выдюжишь. Кость у тя тонкая и мясы мягкие.

Сережа поднял глаза на дыбу, увидел себя висящим на дыбе, и корни его волос защипало от ужаса.

— Не выдержу, — опустив голову, прошептал он.

— А тятька мой почти десяток встрясок осилил! — громко и гордо сказал Митьша. — На дыбу его вздернут, а он старицу и посадника еще пуще лаять почнет. Вот каков мой батяня!

— О твоем батьке разговору нет, — уважительно ответил Юрята. — Стожильный мужик и зело на детинских свирепый. А мирскому застенок, чай, в диковину. Тут, Серьга, ишо гостинцы есть. Клинушки эти под ногти загонят. Ишо репка есть, — указал Юрята на клещи с маленькими чашечками на концах. — Ими пальцы на ногах прищемят, запоешь матушку-репку!… Ну ин ладно! Давайте из застенка выбираться. Дверь башенная только снутри запирается. Гляньте!

Юрята осторожно толкнул дверь. В мрачный застенок хлынул ликующий солнечный свет. Юрята выглянул и тотчас метнулся назад в башню.

— Палач! Суровец! — сдавленно шепнул он. — Прячься!

Налетая друг на друга, толкаясь и отпихиваясь, ребята кинулись в дальний темный конец башни и притаились там.

Башенная дверь распахнулась настежь. Вошел высокий, костлявый человек, длиннорукий, с маленькой кошачьей головой на широких плечах. Поверх кроваво-красной рубахи на нем накинут в опашку короткий траурно-черный кафтан. Палач подошел к своим инструментам и начал перебирать их длинными обезьяньими руками. Он шептал при этом что-то под нос и часто крестился.

— Молитвы шепчет, — прошелестел еле слышно Митьша на ухо Сереже. — Не отмолит! Сколько душ загубил, сыроядец!

Неужели услышал палач шепот Митьши? Он быстро обернулся, и Сережа увидел страшные, белые какие-то глаза, без тепла, без жалости. Палач стоял, уставившись жуткими глазами в одну точку и шепча исступленно молитвы. Крик ужаса готов был вырваться у Сережи, но палач снова повернулся к своим пыточным орудиям, отобрал пяток и вышел из башни.

Ребята разом шумно перевели дыхание.

— Пошел свои щипцы да клещи точить, — с ненавистью сказал Митьша. — Чье-то живое мясо ныне терзать будет. Лют насчет душегубства!

Завид вдруг громко хныкнул:

— А ну вас совсем! Не пойду я дале. На улицу спущусь. Боюсь.

— Я те не пойду по сопатке! — Юрята сгреб в горсть рубаху на груди Завида и тряхнул так, что голова того мотнулась вперед и назад. — Иди, показывай, о каком дубе ты говорил! — закончил Юрята разговор крепким толчком в спину Завида.

Не подходя к двери, Завид указал на могучий дуб, ветвями закрывавший окно на втором этаже посадничьих хором.

— Эвон тот, рядом с голубятней.

— Тогда выходи. Все разом выходи! — скомандовал Юрята. — Митьша, иди последним, Завидку стереги. Не сбежал бы поганец!