Сказания сонного леса. Легенда о варге

– Никогда, – кивает Марушка. – Ничего. Дорог ведь четыре, не три. Ты по этой четвертой, пришел. Но не почуял ее. И не выбрал меж прочих. Так что ступай. По своей. А я по своей пойду.

На что он надеялся? Что ответит: бери меня да сади на коня, вези туда, где не найдут ни твои, ни мои, где ни рода, ни племени наших не знают, ни самих нас в лицо, где клятвами не попрекнут, какие нарушим для этого… Так? А если б сказала – смог бы? Смог бы нарушить то, дедово, «обходи стороною, дитя, подале держись от ведьмовского племени, а чужого – особо, врагами извечными враждовать нашему роду с плетущими смерть да наводящими чары»? Да свой зарок, что не брать ему ни в дом женой, ни на ложе ни единой из тех, кто чары творит? Смог бы? Прочла ведьма, то ль по воде, то ль в узлах серебряных на кольце, или в рунах, а может и в сердце его прочла. Не почуял четвертой дороги он. И не выбрал. Что теперь сожалеть?

Марушка не обернулась. Шла, будто плыла, шагом легким и ровным, разве что спину слишком уж прямо держала. Но Ингвар не стал бы ручаться. «Не медли, иди!» – шелестели вокруг деревья, казалось. Много чего казалось ему, даже путь, по которому шла она, взял да истаял. И вот уже нет четвертой дороги, к дому ее, к ведьмину логову. И Марушки нет, как и не было. Только мешочек с кольцом, зажатый в ладони, один как свидетельство…

Глава 5

Я помню, все помню. Что выбрал бы? За тобой бы пошел, пусть бы и путь твой растаял. За тобой. Пусть бы в лесу заплутал, но и лес заповедный не глух, не нем, упросил бы его, уговорил. Или нет? Не от страха же перед смертью близкой он хочет уверить ее, отсрочить на день или два…

Столько всего успел передумать с тех пор, так и эдак, по-всякому. Сильно терзался сперва, и такая тоска нападала, хоть вой на луну по-звериному, еле смог себя удержать. Но притерпеться, привыкнуть – можно. И жить тоже можно. Даже сносно вполне, если делом себя занять, загрузить по самое горло, не оставляя ни сил, ни времени на тоску. Только какая-то выщербленность, трещина в нем появилась, будто сам он теперь не свой – и знает об этом изъяне. Не хватило, не дотянул, не смог.

Ведьма молчит да смотрит, то в огонь поглядит, то Ингвара взглядом окинет… К костру возвращаются те, чьи голоса он уже раньше слышал.

– Ты уж нас рассуди, Марушка, – решается заговорить самый старший из них. Остальные на шаг позади остались, притихли и слушают. И что старший, что его сотоварищи – вида самого обыкновенного, нечета тем созданиям потусторонним, какими казались сразу.

– И в чем же вы не сошлись? – подымает глаза ведьма на них. Неожиданно – сталь в ее голосе, вся она переменилась. Видел в гневе ее Ингвар, и все ж не такой. И не гнев это вовсе, другая, чужая личина. Как решит – так будет, и никто не посмеет ей поперек, кого хочешь согнет и сломает. А не шутки шутить да загадками изводить, точно кошке с добычей играя.

– Дары богам приносить до восхода надобно, так ведь? Вот, кому да какие, спор у нас вышел такой.

– А кто вывел вас на врагов? Кто марью закрыл от дозорных? Кто сном одолел воинов так, что из наших – нет ни раненых, ни убитых? Чья битва – того и дары.

– Марене – то нет разговору. Но как-то… неуважением будет, коль Перуна со Сварогом благодарностью обойдем[4].

– Хорош будет дар Перуну, пленник, связанный, без оружия, схваченный сонным… – усмехается Марушка. – Ты передай тем, кому невтерпеж, пусть выберут самого крепкого среди пленных, чтоб не ранен он был, вооружат его. И чтоб не все на него, а в честному бою, один на один. А оружие победителя, если он победит, конечно, Сварогу подарком будет.

Все пятеро недовольны, но у старшего, кто от всех обращался, лицо прояснилось.

– Не знаю, многим ли это по нраву придется, – говорит он одно, а на лице другое написано. Самому та затея казалась неправильной. Где это видано-то… Вот и ведьмино слово его правоту подтвердило, уже гора с плеч.

– Им лучше бы думать, по нраву придется ли дар. А мне без разницы, по нраву слова или нет. И вмешиваться не стану.

– Я передам, – обещает ей старший. – А там пусть сами решают, вояки…

– Передай, – соглашается Марушка. – Только сперва всех сюда позови. Время к полуночи приближается. У меня свои обещания и дары. Пора отдавать.

Вот как? В жертву Марене? Ингвар откровенно завидует тем, которого ждет поединок. А ему, похоже, осталось лишь участь свою принять.

– Это быстро, не думай, – поясняет она, когда их оставляют наедине. – Боль причинять, больше, чем неизбежно, не стану.

В руках ее серп, совсем небольшой, не такой, которым жнут колосья на ниве. Он тонок и невелик, все лезвие – не длиннее ладони. Ясный месяц в руке, острый, сияющий отблесками огня, не для колосьев он, для жатвы иной. Но к чему эта речь, Ингвар не очень-то понимает. Что он, ребенок какой совсем несмышленый? Конечно, не думал он никогда, что на этом месте окажется. Но уж, конечно, не серп его испугал. Как-то даже нелепо помыслить.

– Это честь, – продолжает она, – честь быть даром для Мары.