Сказания сонного леса. Легенда о варге

Странный выбор, пробираться вглубь чужой стороны пешими, да еще в темноте… но никто не решился оспорить. Шли которую ночь напролет, от заката до утренних сумерек, а с восходом разбивали стоянку, выставляли дозорных и устало падали с ног. И ни шагу, пока не догорали последние отсветы солнца и заря на закате не гасла. Только день ото дня силы все таяли, а лес никак не кончался. И не приносил желанного отдыха сон. Словно нежить какая невидимая подкрадывалась и выпивала все силы, пока они спали. Чем еще пояснить такое усталое отупение, почти безразличие ко всему, что вокруг. И поздний осенний поход, что давал поначалу столько поводов для перебранок, стал каким-то привычным, будто не первый год они пешими, по тропам звериным, через глухие места. Прикусили язык, примолкли и отъявленные смутьяны, и балагуры, любители поговорить. Осталось одно равнодушное «да когда же это закончится…» – да и то, про себя. Говорить не хотелось.

Нападение было внезапным. Многие и проснуться-то не успели, так и отправились в царство теней, без оружия, спящими, стыд и позор. А кто все же сумел – с трудом приходили в себя и едва понимали, что происходит, такой туман разлился вокруг. И ладно бы только вокруг, так ведь липнул к одежде, пробирался внутрь с каждым вдохом, мутью наваливался, путал мысли и сковывал тело, будто отрава какая. Уцелевшие, избежавшие гибели – но не бойцы.

Дозорные проглядели… Как такое могло случиться? Не вчерашние новобранцы, здесь каждый знал цену дозору. В жизнях. Но это случилось. Туман расступился и словно из ниоткуда появились они – словно призраки, нежить, порождения Хель. И как положено нежити, вырвавшейся на волю, бросились на людей.

Вот он, Ингвар, оглушенный ударом в затылок, упирается лбом в чужую, холодную землю. Слышит обрывки чужих голосов – и, как ни тяжко осознавать, но постепенно растет в нем уверенность: это все-таки люди, а не порождения тьмы. Узнает и говор чужой, и без труда разбирает слова языка, которому как-то давно, было дело, он научился. Подняться не получается, кто-то на совесть связал по рукам и ногам, даже на бок не перекатишься.

Он не питает надежды, что уцелеет. Да и времени на всякие глупости, вроде надежд, у него не осталось. Вот он, конец, совсем близко. Но и это не главное, каждый, кто выбрал военное ремесло, кто вооружился мечом и с ним шагнул за порог – знает, что может и не вернуться. Славная смерть и чертоги Вальхаллы – или вечность среди туманов Хель, бок о бок с такими же неудачниками? Смешно даже сравнивать. Но, похоже, напрасно смеялся. Ни меча, ни ножа, ни какого иного оружия нет. Да и будь они рядом – он уже чует затылком дыхание смерти. Знает, что рядом она. Все, что ему остается, это принять ее достойно. Любую. Какой бы она ни пришла.

По какой-то странной нелепости, он вдруг задается вопросом, куда отправились те, кто погиб до него, в этих краях, заповедных и гибельных для чужаков. Кто встречает на той стороне? Хель? Дочь Локи, двуликая дева, не живая и не мертвая одновременно, хозяйка посмертного мира… Или Марена? О ней он почти ничего припомнить не может. Просто другая. Чужая… Вечные сумерки и туман – не на двоих ли с Хель они разделили? Или то уже в голове у него все смешалось… Мара, Мара, будто шепчет лес кронами над головой. Ну, значит, Мара, улыбается криво Ингвар. И во рту опять ощущает вкус крови. С удивлением даже, ведь почти ничего не болит, так, отголоском каким-то, издалека и будто не с ним это все.

– Этот, – и следом пинок чем-то твердым, вроде носка сапога. Приходится на плечо, но тело так затекло, что слышно едва-едва.

– Куда его?

– Идите, оставьте меня, – распоряжается кто-то невидимый, и голос Ингвару смутно чем-то знаком. Напоминает кого-то.

– А как же… – с явной робостью переспрашивают этого, первого.

– Приду, – роняет коротко первый, и, так надо думать, другие ушли.

Ингвару, все еще в путах, рывком помогают перевернуться и сесть, прислонивши к дереву кое-как. И его поначалу здорово повело, непослушное тело упорно пыталось улечься обратно на землю. Но кто-то, по-прежнему неразличимый, цепко держал. Не позволил. И хотя отпустил почти сразу, ключица долго ныла еще потом, как после пропущенного удара. И вся пятерня, будто впечатавшись, крепко держала его. А второю волной нахлынуло прочее, что прежде не смело, но словно только того и ждало, чтоб накинуться зверем голодным и яростным. Сильнее всего затылок, конечно. Ран, вроде как, нет. И еще в горле неимоверная сушь. Выпил бы, кажется, море. Море. Соленое, горькое… оно волнами бросает его о берег и уносит обратно, чтоб снова швырнуть на камни. Наваждение длится недолго, показалось – только успел, что моргнуть, очутиться там, среди серых тяжелых приливных волн, и мигом вернуться. Но потом понимает, что ошибался: вместо сумерек тьма и глухая, бездонная ночь.