Скажи Алексу, чтобы не ждал

Алекс любит разговаривать с врачами, но еще больше – с медсестрами, простыми круглолицыми девушками с густыми косами. Если бы не строгая форма, то ходили бы они, наверное, в широких юбках и пестрых косынках, похожие на юную Njanja. Поначалу медсестры вели себя недружелюбно, Алекс – не первый немецкий врач, который пытался с ними сблизиться. Однако осознав, что он интересуется ими не как женщинами, а как русскими, интересуется их жизнями, их мыслями, медсестры оттаяли и стали говорить так открыто, как не осмеливались врачи.

Они ненавидят войну, еще и как! И коммунизм ненавидят! Порой они тайком уходят на богослужение, ставят свечку своему святому и молятся о том, чтобы все поскорее закончилось.

– Наш народ умеет терпеть, – с улыбкой говорит одна из медсестер, – в этом наша великая сила.

Большинство девушек не знают, что стало с их родными деревнями, а если и знают, то не хотят об этом рассказывать. Сам Гжатск полностью разрушен. Эти девушки ненавидят Гитлера, ненавидят Сталина, но любят-любят-любят Россию, и, несмотря на все невзгоды, лица их полны жизни. Особенно когда они поют.

– Идите, я не в настроении!

Вилли сидит на кровати, сжимая в руках книгу, которую не читает. Он до сих пор не получил вестей от своей семьи, не знает, как обстоят дела в Саарбрюккене, все его телеграммы остаются без ответа. Алекс опускается перед Вилли на корточки:

– Пойдем. Если хочешь по-настоящему узнать русскую душу, ты должен услышать, как она поет.

– Кто поет? Русская душа? – с некоторой иронией спрашивает Вилли, и Алекс совершенно серьезно кивает. Русская душа для него – святое, и само собой разумеется, что все его друзья должны понимать русскую душу. Только тот, кто ее понимает, может быть его другом.

В этом отношении Ганс – настоящий друг. Он сразу закрыл Достоевского и сейчас с нетерпением стоит у двери. Его не пришлось долго уговаривать, он рад любому отвлечению от повседневной рутины. По какой-то причине Ганса определили в инфекционное отделение, как, впрочем, и Вилли, но больных там пока нет, а если бы и были, то для них все равно нет коек. Только несколько стульев и один стол, сделанные из подручных средств. Этим больных не вылечишь, поэтому одну половину дня Ганс просто плюет в потолок, а другую половину – ставит уколы как заведенный: одно движение, снова и снова. Руки у него в синяках от постоянной сдачи крови. Кровь нужна всегда, много крови. Фронт находится примерно в десяти километрах отсюда, и русские стреляют день и ночь, да еще и авиация летает. И при этом тут все поют, пьют и веселятся. В Варшаве это было отвратительно, но в Гжатске кажется естественным: вместо развлекательных заведений здесь – настоящие народные гуляния, да и как не веселиться, когда вокруг неописуемое буйство красок, незнакомые запахи русской глубинки! По крайней мере, так считает Алекс, ему хочется быть частью русского народа, который даже в страданиях находит счастье жизни, а не немцем, который только и умеет, что превращать жизнь в страдания!

Снаружи доносится звук балалайки и, заглушая вечный грохот войны, звучит девичий голос, высокий и ясный. Мелодия очень печальна, но вместе с тем полна жизни, как и лица русских. Достаточно первых нот, чтобы Вилли передумал, он откладывает книгу и следом за товарищами выходит из бункера – по его словам, ненадолго, послушать одну-две песни…

Все собрались на опушке леса. Не только врачи, медсестры и другие подневольные работники, но и жители Гжатска, те, которые еще остались – женщины, старики, многочисленные дети. «Несмотря на грязную, рваную одежду и на проеденные молью дыры в женских платках, русские выглядят красивее немцев, да и держатся с бóльшим достоинством», – думает Алекс. Бутылка водки ходит по кругу, русский старик без колебаний передает ее чужакам, демонстрируя трогательную беззубую улыбку. Алекс пьет первым, хотя он и без алкоголя уже опьянел, в такую ночь водка кажется шампанским, Ганс и Вилли тоже выпивают и сияющими глазами смотрят на девушку, которая затягивает грустную песню в серебристом свете луны. То, что другим кажется экзотикой, для Алекса – детство. Потом звучат веселые песни, все пляшут и хлопают в такт, все поют, даже Ганс и Вилли, пусть и не знают слов, в хоре все голоса сливаются в единое могучее звучание – и немецкие, и русские.

Этим вечером Алекс счастлив.

Этим вечером война – не более чем барабанный бой, звучащий где-то вдалеке.

Этим вечером Алекс встречает Нелли.

Россия, 1942 год

Он выбрал ее потому, что из всех присутствующих женщин она выглядела самой русской: лицо широкое и безупречное, как бескрайняя степь, загадочные темные глаза, исхудавшая, как и остальные, однако все равно крепкая. Слабая и сильная одновременно.

Но Алекс заметил все это не сразу.