Скажи Алексу, чтобы не ждал

Алекс, в свою очередь, знакомит Нелли с Гансом, у которого много свободного времени, чтобы сопровождать их на прогулках. Алекс находит эти прогулки чуточку утомительными – ему постоянно приходится выступать в роли переводчика. Ганс все хочет знать, но не может поговорить с русскими в своем инфекционном отделении, поэтому Нелли рассказывает ему о жизни в Советском Союзе, а Алекс переводит. Впрочем, Алекса это не раздражает, он очень рад, что Ганс искренне интересуется жизнью в России. Он с удовольствием слушает Нелли во второй раз и переводит историю ее жизни, отречение от политических заблуждений. В этом месте Ганс приходит в сильное волнение.

– Мне это знакомо, – бормочет он, – скажи ей, пожалуйста, что я хорошо знаю, каково это.

Алекс переводит, но Нелли не отвечает. Некоторое время она задумчиво изучает профиль Ганса, а потом дружелюбно кивает.

Еще Ганс несказанно удивлен странным именем Нелли. Назвать русскую девочку «Нинель» – это все равно что назвать немецкую Гитлерина.

– Можешь узнать у нее, – спрашивает он Алекса, – как бы звали по-русски меня?

– Я сам тебе отвечу, – усмехается Алекс. – Йоханнес по-русски – это Иван. Ганс – сокращение от Йоханнеса, а сокращение от Ивана – Ваня. Значит, тебя звали бы Ваней.

– Ваня! – повторяет Нелли. Она могла понять только малую часть разговора, однако этого оказывается достаточно, чтобы она разразилась хохотом: – Немец до мозга костей, а называет себя Ваней!

Алекс не переводит ее слова Гансу: вряд ли их можно считать комплиментом.

Нелли дала новое имя и Алексу.

– Если ты Александр, – говорит она, – тогда друзья должны звать тебя Сашей, это общепринятая уменьшительная форма.

Он качает головой:

– Друзья зовут меня Алекс или Шурик…

– А я буду звать Сашей, – твердо отвечает Нелли.

Почему-то Алексу нравится, что Нелли придумала для него свое прозвище, как некогда Ангели – единственная, кто называл его Aljosha. Теперь он думает, что их с Ангеликой отношения были обречены с самого начала. Ангелика – все, чего Алекс искал в женщине, но она не русская. А это самое главное.

Россия, 1942 год

Ганс чувствует себя самым бесполезным человеком на свете. Он пытается удержать карандаш на указательном пальце, подбрасывает его в воздух и ловит, а потом подбрасывает и роняет, и карандаш с шумом катится по столу. Ганс начинает игру заново, а потом еще раз и еще, пока Вилли не бросает на него укоризненный взгляд поверх книги. С тех пор как Вилли получил известие о том, что его родные живы, он наконец обрел спокойствие и решил посвятить себя учебе, подготовиться к экзаменам – до них далеко как по времени, так и по расстоянию, но здесь все равно нечем заняться.

«Как странно», – думает Ганс, а ведь некогда такие дни казались ему идеальными, он с головой погружался в учебники по медицине или философии. Читать, учиться, все знать – теперь время у Ганса есть, но его мучает внутреннее беспокойство и ощущение, что одних знаний недостаточно. Хочется сделать хоть что-то – например, прогуляться, впитать в себя красоту и прелесть деревни, насладиться простым укладом русской жизни, однако за окном стеной льет дождь, который напрочь отбивает все желание. Однако до чего же стыдно сидеть здесь, в тепле и сухости, когда вокруг столько невыразимых страданий! Ганс почти завидует русским – страдания у них в крови. Уж лучше так, чем просто отмахнуться от несчастья, ведь феникс восстает из пепла, а не из знания о существовании пепла. В великих страданиях рождаются великие дела. Достоевский познал страдания. Гёте – нет. В этом вся беда немецкой культуры. Ганс плохо понимает по-русски, но понял, что тогда сказала Нелли: он – немец до мозга костей.

Эх, вот бы поголодать, хотя бы немного поголодать! Однако система снабжения работает хорошо, Ганс пробыл здесь совсем недолго и уже прибавил в весе – несильно, но он все равно чувствует себя сытым, толстым. Разве не должно быть иначе? Разве это правильно – быть на войне и толстеть, быть на войне и играть с карандашом, знать о великих страданиях и в конце концов ничего не чувствовать? Ему нужно отвлечься.

– Скажи, Вилли, что ты сейчас изучаешь?

Вилли отрывается от книги и отвечает:

– Как вскармливать младенцев.

– Не самая важная тема для военного врача на передовой, – замечает Ганс.

– Надеюсь, однажды мы станем обычными врачами, – шепчет Вилли, и Ганс кивает.

Стать врачом… Когда-то это казалось ему крайне важным. «Спасать жизни» звучало героически, пока во Франции он не увидел, как раненые мрут на операционном столе как мухи. Конечно, то была не вина Ганса – ни один врач не смог бы их спасти. То была вина Гитлера, и в реальности существует только один способ «спасать жизни». Они с Алексом поклялись не допустить кровопролития, однако убийство тирана – это совсем иное.

Ганс снова подбрасывает карандаш, карандаш снова катится по столу, Вилли тихо вздыхает и откладывает книгу в сторону.