Сходство

Хмель придал Дэниэлу обаяния. Вино румянило ему щеки, а в глазах зажигало искры, обращало его чопорность в уверенную, звериную грацию. Вообще-то записной красавчик у нас Раф, но в тот вечер я любовалась Дэниэлом. В мерцании свечей, на фоне парчовой обивки кресла, с бокалом рубинового вина, с темными волосами, закрывшими лоб, он и сам был похож на древнего вождя – славный король в тронном зале, лихой и бесшабашный, пирует со свитой.

В распахнутые створчатые окна виден был ночной сад, вокруг фонарей вились мошки, плясали тени, легкий влажный ветерок колыхал занавески.

– Смотрите, лето! – удивился вдруг Джастин и спрыгнул с дивана. – Ветерок-то какой теплый! Лето! Пойдем, пойдем в сад. – Схватив на ходу за руку Эбби, он вылез из окна во двор.

Душистый ночной сад был полон жизни. Не знаю, сколько просидели мы там, под огромной ослепительной луной. Мы с Рафом, взявшись за руки, кружились на лужайке, пока не повалились в траву, задыхаясь и визжа от смеха; Джастин подбросил в воздух пригоршню цветов боярышника, и лепестки запорошили нас, будто снег; Дэниэл и Эбби танцевали босиком под деревьями медленный вальс, словно тени влюбленных на призрачном балу. Я кувыркалась в траве, ходила колесом – и плевать на мои воображаемые швы, и плевать, занималась ли Лекси гимнастикой; давно я так не напивалась, и давно не было мне так хорошо! Погрузиться бы еще глубже в эту истому и уже не выплыть, пить эту ночь жадными глотками, тонуть в ней.

Незаметно я отбилась от остальных, и оказалось вдруг, что я лежу лицом кверху возле грядки с зеленью, вдыхая запах молодой мяты, глядя в головокружительную высь с миллионами звезд, а вокруг никого. Я услыхала, как Раф тихонько окликнул меня с крыльца. С трудом встала, поплелась его искать, но меня будто земля не держала, ноги не слушались. Я пробиралась ощупью, хватаясь одной рукой за стену, другой – за живую изгородь, под босыми ногами хрустели ветки, но было совсем не больно.

Луна посеребрила лужайку. Из окон лилась музыка, Эбби танцевала на траве одна, медленно кружилась, протянув руки, запрокинув голову, глядя в бездонное ночное небо. Я стояла возле беседки, теребя длинный побег плюща, и любовалась ею: трепещет белая юбка, тонкая рука придерживает подол, мелькают изящные босые ступни, белеет изгиб шеи, а вокруг шепчутся деревья.

– Правда, она прекрасна? – услышала я за спиной тихий голос. Я даже не вздрогнула от неожиданности, настолько была пьяна. Оказалось, Дэниэл – он сидел в беседке из плюща, на одной из каменных скамеек, в руке держал бокал, возле ног на каменной плите стояла бутылка. При свете луны он походил на мраморную статую. – Когда мы все постареем, поседеем и начнем угасать, я, даже если все остальное забуду, все равно буду помнить ее такой.

Меня пронзила боль, но я не понимала, откуда она взялась, слишком сложные чувства теснились во мне, слишком неуловимые.

– Я тоже хочу запомнить эту ночь, – откликнулась я. – Татуировку сделаю на память.

– Иди сюда, – позвал Дэниэл. Поставил бокал, подвинулся, уступая мне место, подал руку. – Ближе. Таких ночей у нас будут тысячи. Забывай сколько хочешь, устроим новые. Впереди у нас вся жизнь.

Рука его, державшая мою, была теплая, сильная. Он усадил меня на скамью, и я прильнула к его крепкому плечу, вдохнула запах кедра и чистой шерстяной одежды, а вокруг все было черное с серебром, колыхались тени, неумолчно журчал возле наших ног ручеек.

– Когда я думал, что мы тебя потеряли, – сказал Дэниэл, – мне было… – Он покачал головой, коротко вздохнул. – Мне тебя не хватало, ты не представляешь насколько. Но теперь все хорошо. Все будет хорошо.

Он повернулся ко мне. Поднял руку, потрепал меня по волосам с грубоватой нежностью, пальцы скользнули вниз по моей щеке, очертив контур губ.

Дом, весь в огнях, завертелся перед глазами, словно карусель, звон поплыл над деревьями, все кругом полнилось музыкой, невыносимо сладкой, и хотелось одного – остаться здесь навсегда. Отцепить “жучок” и провод, убрать в конверт, опустить в почтовый ящик и отправить Фрэнку, отбросить старую жизнь, взлететь, как птица, и свить гнездо здесь, под этой крышей. Не хотим тебя терять, глупышка… Ребята будут счастливы, а правды никогда не узнают. У меня такое же право называться Лекси Мэдисон, как и у погибшей. И пусть хозяин квартиры выкинет в мусор мой жуткий деловой костюм, когда я перестану платить за жилье, и ничего из тамошнего барахла мне не нужно. И пусть вишневый цвет бесшумно облетает на садовую дорожку, и уютно пахнет старыми книгами, а под Рождество огонь в камине подсвечивает морозные узоры на стеклах, и все останется неизменным – будем бродить впятером по обнесенному стеной саду, во веки веков. Я чуяла опасность, будто слышала вдалеке рокот боевых барабанов, но я знала, точно знала, зачем погибшая девушка пришла ко мне за тысячи миль, для чего вообще нужна была Лекси Мэдисон: чтобы в условленный час взять меня за руку и привести к этому крыльцу, к этим дверям, домой. Губы Дэниэла на вкус отдавали виски со льдом.