Сходство

Дэниэл не выдал своих чувств, даже бровью не повел. Следил за мной равнодушно, как профессор на устном экзамене, аккуратно стряхивая в воду пепел, который тут же уносило.

– И я почти наверняка знаю почему.

Я не сомневалась, что он клюнет – как-никак уже месяц терзается, – но Дэниэл только головой покачал:

– Я и знать не хочу. Теперь уже неважно – а может, неважно было и с самого начала. Порой мне кажется, что все мы пятеро жестоки, каждый по-своему. Может быть, оттого что уже переступили эту грань – мы точно знаем, чего хотим. Конечно, Лекси способна была на жестокость. Но лишь на невольную. Прошу тебя, помни об этом. Она никогда сознательно не причиняла боль.

– А долю свою собиралась продать Неду, твоему троюродному братцу, – сказала я. – Мистеру Элитное Жилье. Чем не сознательная жестокость?

Дэниэл, к моему удивлению, рассмеялся – коротко, невесело.

– Нед, – повторил он с горькой усмешкой. – Боже мой… Нед меня беспокоил гораздо больше, чем Лекси. У Лекси – как у тебя – воля была железная: если бы она решила обо всем рассказать полиции, то рассказала бы, а если нет, из нее клещами не вытянешь. Нед же, напротив…

Дэниэл обреченно вздохнул, выпустил из ноздрей дым и покачал головой.

– Нед не просто жалкая личность, – продолжал он, – он вообще не личность, ничтожество, ходячее собрание стереотипов. Мы уже говорили с тобой, как важно знать, чего хочешь… Неду приспичило на месте дома отгрохать элитный жилой комплекс или гольф-клуб, он приходил к нам с кипой мудреных финансовых расчетов – сколько сотен тысяч каждый из нас заработает за сколько лет, – но сам не знал, зачем ему это надо. Даже отдаленно не представлял. Когда я его спросил, на что ему такие деньжищи, – а с голоду он не умирает, заметь, – он на меня вылупился, будто я на тарабарском языке разговариваю. Вопрос был выше его понимания, вне его системы координат. Одно дело, если бы он мечтал, скажем, объездить мир или бросить работу и взяться писать великую картину, так нет. Ему просто внушили, что положено хотеть денег, вот он и хочет. И у него в голове не укладывается, что у нас пятерых могут быть совсем другие ценности – наши собственные, не заемные.

Он потушил сигарету.

– Ну вот, – продолжал он, – теперь понимаешь, почему он с самого начала меня беспокоил. У него были веские причины молчать о делишках с Лекси – если кто-то узнает, то сделка сорвется, вдобавок живет он один и, насколько я знаю, алиби у него нет; даже такой тупица, как он, должен понимать, что подозрение падет на него. Но я был уверен, что если Мэкки или О’Нил за него возьмутся как следует, от подозрений останется пшик. Он подстроится под их ожидания: станет полезным свидетелем, примется исполнять гражданский долг. Это, ясное дело, не конец света – никаких серьезных доказательств у него нет, – но кровь он нам попортит изрядно, этого еще не хватало. К тому же я не мог его прощупать, узнать, что у него в голове, увести его с опасного пути. Лекси – то есть ты – была хотя бы у меня перед глазами, а Нед… связываться с ним для меня хуже смерти, и я, ей-богу, старался увильнуть.

Нед был опасной темой. Не хотелось наводить Дэниэла на мысли о нем, о цели моих прогулок, о возможных поворотах событий.

– Представляю, как вы злились, – сказала я, – все четверо, на них обоих. И не удивляюсь, что ее ножом пырнули. – Говорила я совершенно искренне. Уму непостижимо, как Лекси не прибили раньше.

Дэниэл задумался, у него было сейчас точно такое же лицо, как по вечерам в гостиной, когда он с головой погружался в книгу, полностью отрешившись от мира.

– Да, злились, – подтвердил он, – вначале. Были потрясены, раздавлены – нас предал один из наших. Но с другой стороны, то, что в итоге тебя подвело, вначале тебе помогало, то есть главное различие между тобой и Лекси. Лишь такая, как Лекси, для которой не существует законов причины и следствия, могла вернуться и зажить припеваючи, будто ничего и не было. Будь она хоть чуточку другим человеком, ни один из нас ее не простил бы и тебя бы на порог не пустили. Но Лекси… Все мы понимали, что она не причинила бы нам боли осознанно, она и не задумывалась, что делает нам больно, не представляла масштабов бедствия. Вот и… – Дэниэл протяжно, устало вздохнул, – вот она и смогла вернуться домой.

– Будто ничего и не случилось, – вставила я.

– Так мне казалось. Она никогда нам зла не желала, и никто из нас ей не желал зла, тем более смерти. Я и сейчас верю, что это смягчающее обстоятельство.