Сходство

Он потянулся к бокалу, отхлебнул.

– А потом, – он указал раскрытой ладонью в сторону дома, – подвернулось вот что.

– Как чудо, – заметила я без издевки, искренне. Представилось, как я держусь за старинные деревянные перила и они теплеют, оживают у меня под рукой.

Дэниэл кивнул.

– Представь себе, я верю в чудеса, в возможность невозможного. Разумеется, дом всегда мне казался чудом – он возник, когда мы в нем больше всего нуждались. Я сразу, как только мне позвонил дядин адвокат, понял, что это значит для нас. У остальных были сомнения, и немалые, спорили мы месяцами. Одну только Лекси – вот ведь ирония судьбы – все устраивало. Эбби убедить было труднее всех, хотя она больше всех нас мечтала о доме, а может, как раз поэтому, но в итоге и она согласилась. Думаю, если ты в чем-то твердо уверен, то в конце концов убедишь и тех, кто колеблется. А я был уверен. Как ни в чем другом.

– Потому и сделал друзей совладельцами?

Дэниэл метнул на меня острый взгляд, но, увидев в моих глазах лишь легкий интерес, отвернулся.

– Не для того, чтобы взять над ними власть, ты не думай. Ни в коем случае. Без этого не мог бы состояться мой замысел. Мне нужен был не дом сам по себе, хоть я его и люблю. Я мечтал о защищенности, для всех нас, о тихой гавани. Если бы дом принадлежал мне одному, то вот жестокая правда: я стал бы для них домовладельцем и они остались бы столь же уязвимы. Зависели бы от моих капризов, ждали бы, вдруг я решу переехать, или жениться, или продать дом. А так дом стал бы нашим, навсегда.

Дэниэл поднял руку, раздвинул плющ. В теплом закатном свете каменные стены отливали янтарно-розовым, окна пылали пожаром.

– Красивый был замысел. Даже не верилось. В день переезда мы прочистили камин, перемыли в ледяной воде всю посуду, разожгли огонь, сели у очага, пили холодное какао с комками, пытались жарить гренки – ни плита, ни водонагреватель не работали, на весь дом горели две лампочки. Джастин нацепил весь свой гардероб и ныл, что мы надышимся плесени и умрем от воспаления легких, а Раф и Лекси стали его дразнить – мол, слышали, как на чердаке крысы бегают, Эбби пригрозила, что отправит обоих туда спать, если будут плохо себя вести. Я то пережаривал гренки, то ронял в огонь, и все мы со смеху помирали, чуть не задохнулись. Никогда в жизни я не был так счастлив.

Серые глаза его смотрели спокойно, но голос звучал как набат, и у меня защемило сердце. Я давно уже чувствовала, как тяжело Дэниэлу, но теперь убедилась окончательно: несчастье с Лекси разбило ему жизнь. Он все поставил на карту ради блестящей идеи – и проиграл. Что бы там ни говорили, в глубине души я верю: в тот день, в беседке из плюща, я должна была предвидеть развитие событий и знать, как предотвратить будущую трагедию.

– Что же случилось? – тихонько спросила я.

– Сама идея изначально была ущербной, – с досадой ответил Дэниэл. – Глубоко ущербной. Она опиралась на два величайших мифа в истории: о постоянстве и о простоте человеческой природы. И то и другое в литературе прекрасно, но в жизни – чистая фантазия. История наша должна была закончиться новосельем с холодным какао: “И стали они жить-поживать”. Но имеется, увы, одно неудобство – жизнь продолжается.

Он залпом допил виски, поморщился:

– Ну и гадость! Жаль, льда у нас нет. – И плеснул себе еще, глянул брезгливо на свой бокал, поставил его на скамью.

– Можно тебя спросить кое о чем? – сказала я.

Дэниэл кивнул.

– Ты говорил, за все нужно платить. Чем ты заплатил за дом? По мне, ты получил в точности то, что хотел, даром.

Дэниэл поднял бровь:

– Ты так думаешь? Ты здесь живешь уже не первую неделю, наверняка представление о цене имеешь.

Да, имею, но хотелось бы услышать из первых уст.

– Без прошлого, – ответила я. – Это первое.

– Без прошлого, – повторил Дэниэл чуть слышно. И пожал плечами: – Само собой, иначе никак – мы ведь начинали новую жизнь, общую, – но это оказалось проще всего. Как ты, наверное, успела понять, ни у кого из нас нет прошлого, которым стоило бы дорожить. Трудности тут были практического, а не психологического свойства: добиться, чтобы отец Рафа перестал звонить с оскорблениями, чтобы отец Джастина больше не называл нас сектой и не грозил полицией, а мать Эбби не караулила бы ее у библиотеки под кайфом. Но это пустяки, технические трудности, со временем они сошли бы на нет. А настоящая цена…

Он провел пальцем по ободку бокала, рассеянно глядя на игру света и тени в золотом виски.

– Пожалуй, кто-то назвал бы это затяжным душевным подъемом, – сказал он наконец. – Впрочем, это сильное упрощение. К примеру, всем нам пришлось расстаться с надеждами на семью, детей. Шансы встретить человека, который при всем желании мог бы вписаться в столь необычный уклад, ничтожны. Не отрицаю, была в нашей дружбе эротическая составляющая, но если бы у двоих из нас завязался серьезный роман, то равновесие в нашей компании почти наверняка было бы необратимо разрушено.

– Эротическая составляющая? – переспросила я. Ребенок Лекси. – Между кем?