– Да ну, не такая уж большая это жертва. Но вот чего я не учел:
– А нельзя было как-нибудь по-другому? Я думала, у тебя есть деньги.
Дэниэл покосился на меня с подозрением, я ответила непонимающим взглядом. Наконец он вздохнул.
– Я бы не прочь выпить, – сказал он. – Кажется, я оставил… да, вот. – Он перегнулся через скамью, и я сразу насторожилась – оружия под рукой нет, но если хлестнуть его плющом по лицу, можно выиграть время, добежать до микрофона, позвать на помощь, – но Дэниэл достал из-под скамьи початую бутылку виски. – Вчера здесь оставил, да в кутерьме забыл. И где-то должны быть… ага! – Он протянул мне бокал: – Будешь?
Виски был хороший, “Джеймисон”, и выпить мне страшно хотелось.
– Нет, спасибо, – отказалась я.
Не стоит без нужды рисковать, передо мной человек далеко не среднего ума.
Дэниэл кивнул, осмотрел бокал, сполоснул в ручейке.
– Ты никогда не задумывалась, – спросил он, – насколько люди в стране запуганы?
– Так, иногда, – ответила я.
Нелегко было уследить за нитью разговора, но я понимала, что это вступление неспроста, рано или поздно Дэниэл доберется до сути, – я успела достаточно хорошо его изучить. В запасе у меня минут сорок пять, пока доиграет пластинка Форе, а помогать подозреваемому раскрыться я всегда умела. Даже человеку волевому и сдержанному тяжело долго хранить тайну, по себе знаю: и утомительно, и так одиноко, что тянет умереть. Надо дать человеку выговориться, от тебя же требуется одно – время от времени подталкивать его в нужную сторону, остальное он сделает сам.
Дэниэл стряхнул бокал, вытер носовым платком.
– Часть мировосприятия должника – постоянный, тщательно подавляемый ужас. Кредитная нагрузка у нас чуть ли не высочайшая в мире, и многих от улицы отделяют всего две получки. Власть имущие – правительство, работодатели – этим пользуются, и весьма успешно. Запуганными людьми легче управлять – не только физически, но и интеллектуально, и эмоционально. Если начальство велит работать сверхурочно, а ты понимаешь, что отказ ставит под угрозу всю твою жизнь, ты не просто работаешь сверхурочно, но и убеждаешь себя, что делаешь это по доброй воле, из преданности фирме, ведь иначе пришлось бы признать, что живешь в постоянном страхе. И, сам того не замечая, успеваешь поверить, что питаешь сильные чувства к большой транснациональной компании: не только время ей посвящаешь, но и свои мысли. Свободно мыслить и действовать способны лишь те, кому неведом страх, – герои, или безумцы, или те, кто в безопасности.
Дэниэл плеснул себе виски на три пальца.
– Я, конечно, никакой не герой, – продолжал он, – и безумцем себя не считаю. То же самое могу сказать и о ребятах. Но, несмотря ни на что, я хотел всем нам дать лазейку к свободе. – Он поставил бутылку, взглянул на меня. – Ты спрашивала, чего я хочу. Я много раз задавал себе тот же вопрос. Год-два назад я пришел к выводу, что на самом деле в жизни для меня важны всего две вещи: общество друзей и свобода мысли.
От этих слов у меня кольнуло сердце, потянуло домой.
– Это не так уж и много, – сказала я.
– Все-таки много. – Дэниэл отхлебнул виски. И продолжал резким, хрипловатым голосом: – Очень много. Понимаешь, из этого следует, что нам нужна защищенность – постоянная. А значит, возвращаемся к твоему вопросу. От родителей мне достались акции, они приносят небольшой доход, в восьмидесятых его бы хватало с лихвой, сейчас еле-еле наскребаю на съемную конуру. Рафу доверительный фонд приносит примерно столько же. Джастину перестанут высылать из дома деньги, как только он защитится, и у Эбби стипендия закончится, и у Лекси закончилась бы. Как думаешь, легко ли найти работу в Дублине тем, у кого одна мечта – заниматься литературой и не расставаться? Несколько месяцев – и мы оказались бы в том же положении, что и подавляющее большинство ирландцев, между нищетой и рабством, в двух шагах от улицы, полностью в руках начальства и квартирных хозяев. Дрожали бы всю жизнь от страха.
Дэниэл выглянул из-за завесы плюща, окинул взглядом газон и мощеный дворик, наклонил бокал, чуть не расплескав виски.
– Нам нужно было одно, – продолжал он, – дом.
– Это и есть защищенность? – переспросила я. – Дом?