Сходство

Он бросил окурок на каменные плиты, затоптал. Лицо его вновь превращалось в ледяную бесстрастную маску, как при чужих, в голосе звучала решимость закончить разговор. Он ускользал от меня. Пока продолжается беседа, у меня есть надежда, пусть даже призрачная, но если он встанет и уйдет в дом, все будет кончено.

Если бы я верила, что это сработает, то опустилась бы на колени, прямо на каменные плиты, и молила бы его остаться. Но с Дэниэлом вся надежда на логику, на холодный неумолимый рассудок.

– Вот что, – начала я, стараясь не выдать волнения, – слишком ты все усложняешь. Если что-то будет записано, всем вам четверым светит тюремный срок: одному за убийство, троим – за пособничество или даже за преступный сговор. И что тогда? Будет вам куда вернуться? Если учесть, как к вам относятся в Глэнскхи, есть ли надежда застать дом целым?

– Придется рискнуть.

– А если расскажешь, как все было, обещаю стоять за вас до конца. Слово даю.

Посмотри Дэниэл на меня со злой усмешкой, я бы не удивилась, но в глазах его читался лишь вежливый интерес.

– Троих из вас могут оправдать, а одного осудить за непредумышленное убийство. Никакого умысла не было: вы ссорились, никто не желал Лекси смерти, и я могу доказать, что все вы ее любили, а тот, кто ее ударил, был не в себе. За непредумышленное убийство дадут лет пять, а то и меньше. А когда он выйдет, вы вчетвером сможете все забыть и вернуться к нормальной жизни.

– Мои познания в законах обрывочны, – сказал Дэниэл, наклонившись за бокалом, – но, насколько мне известно – если ошибаюсь, поправь меня, – слова подозреваемого не примут в суде, если ему перед допросом не зачитали права. Любопытно, как ты зачитаешь права троим подозреваемым, если они не знают, что ты из полиции? – Он опять сполоснул бокал и, щурясь, поднес к свету, проверил, чистый ли.

– Никак, – ответила я. – Мне это не понадобится. Запись ваших слов в суде не примут, но ее достаточно, чтобы получить ордер на арест, и во время допроса она пригодится. Как думаешь, долго ли продержится, к примеру, Джастин, если его приведут в участок в два часа ночи и Фрэнк Мэкки будет его допрашивать сутки напролет, на фоне его же рассказа об убийстве Лекси?

– Интересный вопрос, – заметил Дэниэл, подкрутил крышку на бутылке виски и аккуратно поставил ее на скамью, рядом с бокалом.

Сердце у меня выбивало галоп.

– Никогда не иди ва-банк с плохими картами, если не уверен на все сто, что противник слабее тебя. Ты уверен?

Его взгляд мог означать что угодно.

– Пойдем в дом. А ребятам скажем, что весь день читали и страдали похмельем. Согласна?

– Дэниэл… – начала я, но в горле сразу пересохло, дыхание сбилось.

Он опустил взгляд, и лишь тогда я заметила, что держу его за рукав.

– Детектив, – сказал Дэниэл. Легкая улыбка кривила его губы, но взгляд был внимательный и бесконечно печальный. – Нельзя усидеть на двух стульях. Мы же только что говорили о неизбежности жертвы. Или ты одна из нас, или детектив. Если бы ты по-настоящему, всей душой стремилась стать одной из нас, то не совершила бы ни одной из этих ошибок и не сидели бы мы здесь сейчас.

Накрыв мою ладонь своей, он нежно, осторожно переложил ее со своего рукава ко мне на колени.

– Вообще-то, – сказал он, – как ни дико это звучит, я бы очень хотел, чтобы ты решила остаться с нами.

– Я не пытаюсь вас погубить, – сказала я. – Не стану утверждать, что я с вами заодно, но по сравнению с детективом Мэкки, даже с детективом О’Нилом… Если дело оставить им на откуп – а если мы с тобой не объединимся, то так и будет, командую здесь не я, а они, – всем вам дадут максимальные сроки за убийство. Пожизненные. Я всеми силами стараюсь, Дэниэл, чтобы этого не случилось. Знаю, со стороны так не скажешь, но я из кожи вон лезу.

Листок плюща упал в ручей, поплыл по течению и застрял меж камней. Дэниэл бережно его выловил, повертел в пальцах.

– С Эбби я познакомился, когда поступил в Тринити, – сказал он. – Именно так, в первый день, когда подавали документы. Мы торчали в приемной комиссии, сотни студентов стояли часами в очередях – зря я тогда с собой книгу не взял, не знал, что так долго, – под мрачными старинными портретами, переминались с ноги на ногу, и говорили все почему-то шепотом. Эбби стояла в соседней очереди. Поймала мой взгляд, указала на какой-то портрет и спрашивает: “Правда, если прищуриться, смахивает на одну из рож в «Маппет-шоу»”?

Он стряхнул листок, полетели капельки воды, вспыхивая в солнечных лучах.

– Даже в столь юном возрасте, – продолжал он, – я знал, что меня побаиваются. И смирился. А Эбби не постеснялась первой со мной заговорить, и мне стало интересно почему. Уже потом она мне рассказывала, что каменела от ужаса – не меня боялась, а всех подряд: девочка из бедных кварталов, всю жизнь скиталась по приемным семьям и вдруг оказалась среди благополучных ребят, для кого образование и привилегии – это само собой разумеется, и решила во что бы то ни стало с кем-то заговорить, да не с кем попало, а с самым неприступным на вид. Мы были тогда почти дети, сама понимаешь.