Сходство

Когда сдали наконец документы, выпили с ней по чашке кофе, договорились встретиться на другой день – точнее, не договорились, а Эбби сказала: “Завтра в двенадцать иду на экскурсию по библиотеке, увидимся там” – и ушла, не дожидаясь ответа. К тому времени я уже понял, что восхищаюсь ею. Для меня это было в диковинку – я восхищаюсь немногими. Но Эбби была такая живая, такая решительная, все мои прежние знакомые рядом с ней – бледные тени. Ты и сама, наверное, заметила, – Дэниэл слабо улыбнулся, глянул на меня поверх очков, – я чуть отстранен от жизни. Я всегда чувствовал себя, скорее, наблюдателем, чем участником – сидел за стеклянной стеной и смотрел, как другие живут, да так свободно, так естественно, как мне и не снилось. А Эбби прямо сквозь стекло протянула мне руку. Для меня это было как удар молнии. Помню, как смотрел ей вслед, когда она шла прочь через площадь, – на ней была эта дурацкая юбка с бахромой, до земли – и я сам не сразу понял, что улыбаюсь…

Джастин оказался на следующий день с нами на экскурсии в библиотеке. Держался чуть позади группы, я бы его и не заметил, если б не его ужасная простуда. Каждую минуту он страшно, оглушительно, непристойно чихал, все сначала вздрагивали, потом хихикали, а Джастин багровел и норовил с головой зарыться в носовой платок. Стеснялся до ужаса, по всему было видно. Под конец экскурсии Эбби к нему повернулась, будто мы сто лет знакомы, и говорит: “Мы идем обедать, ты с нами?” Не припомню, когда еще я видел столь же испуганное лицо. Он раскрыл рот, что-то мяукнул, то ли да, то ли нет, но в “Погребок” с нами все-таки пошел. К концу обеда он уже говорил развернутыми фразами, к тому же интересными. Оказалось, круг чтения у нас во многом совпадает, и у него были такие мысли о Джоне Донне, до которых я бы не додумался… В тот день до меня дошло, что он мне нравится, что они мне нравятся оба, что впервые за всю жизнь мне приятно общество людей. Ты, как вижу, легко находишь друзей, тебе не понять, что для меня это стало откровением.

С Рафом мы познакомились спустя неделю, уже в разгар занятий. Сидим мы втроем на заднем ряду в аудитории, ждем лектора, и вдруг рядом с нами хлопает дверь, влетает Раф, весь мокрый от дождя, волосы липнут ко лбу, кулаки сжаты – наверняка только что из пробки, в паршивейшем настроении. Это было достойно шекспировской трагедии. Эбби сказала: Смотрите, Король Лир! – а Раф повернулся к ней да как рявкнет – знаешь ведь, он умеет: Сама-то как сюда попала, на папочкином лимузине? Или на метле? Мы с Джастином опешили, а Эбби засмеялась и говорит: На воздушном шаре! – и пододвинула ему стул. Чуть погодя он сел, буркнул: Прости. Вот и все.

Дэниэл глянул на листок плюща и улыбнулся про себя, нежно, влюбленно.

– Как мы друг к другу смогли притереться? Эбби болтает без умолку, а внутри замирает от робости, Джастин застенчив до ужаса, Раф голову оторвет, чуть что не по нем, ну и я в придачу. Знаю, я был убийственно серьезен. Честное слово, я до этого даже смеяться толком не умел…

– Ну а Лекси? – спросила я осторожно. – Откуда она взялась?

– Лекси… – Лицо Дэниэла дрогнуло в улыбке, будто подернулась рябью гладь воды. – Представь себе, даже не помню, как мы познакомились. Эбби, наверное, помнит, спроси у нее. А я помню одно: мы еще месяца не проучились в аспирантуре, а уже жизни без Лекси не представляли.

Он бережно положил листок рядом с собой на скамью, вытер платком пальцы.

– Мне всегда казалось чудом, – продолжал он, – что мы, все пятеро, друг друга нашли – невзирая на все трудности, на бастионы, которые каждый из нас вокруг себя возводил. Во многом, конечно, это благодаря Эбби; не знаю, что за чутье вело ее так безошибочно, может, она и сама не знает, но ты теперь видишь, почему я всегда доверяю ее суждениям. И все же сердце замирает при мысли, что мы запросто могли бы разминуться – если бы я или Эбби пришли часом позже на регистрацию, или Джастин отказался бы от приглашения, или Раф огрызнулся чуть злее и мы бы от него отстали. Теперь понимаешь, почему я верю в чудеса? Я представлял, как время поворачивает вспять, как тени нас нынешних приходят в прошлое, трогают каждого из нас за плечо и шепчут: Оглянись! Этот человек тебе предназначен; вот твоя жизнь, твое будущее – здесь, в очереди, в дверях, на пороге. Не упусти! Иначе как такое возможно?

Он нагнулся, собрал с каменных плит окурки, все до одного.

– За всю жизнь, – сказал он бесхитростно, – только их четверых я и любил по-настоящему. – Он встал и зашагал по лужайке к дому, в одной руке бокал и бутылка виски, в другой – пригоршня окурков.

20